Сибирские огни, 1968, №2
бегом, партиями, то грохоча по гулким счаленным понтонам, то пере жидая под крутыми осыпями, пока на правобережье переправлялись солдаты и маленькие, на конной тяге, противотанковые пушки. Потом немец с воздуха углядел переправу и стал бить по ней. Черные в кре стах самолеты пролетали низко, кони шарахались, рвались в воду, и скотина не держалась узкой, без ограждений, переправы. Оставшийся скот и часть обоза перевозили паромом: военные дали им в помощь катер, и Горовенко, самый молодой из деревенских трактори стов, таскал паром по быстрой широкой реке. Дал' бы им немец еще не дельку, как ожидалось в районе, и Коваль вывел бы людей в полном порядке, а случилось так, что на исходе недолгой июльской ночи над самыми хатами прошли самолеты, пулями зажига я стрехи, а вскоре на дальней делянке, за жидким леском услышали и треск мотоциклетов — резкий и частый,— на чужой, незнакомый, лад. К полудню потянулись по узвозу гарбы и фуры, прошел табун, двинулся, согнанный с двух ферм, скот: третья ферма летовала на неширокой пойме. Коровы упирались, оседая задом, пятились на загонщиков, ш а р а хались от парома, но едва одну из них загоняли на него, за ней трусцой бежали остальные, рвались на помост, словно только гам и было спа сение. Люди въезжали не вразброд, а семьей, родом, нахлестывали ко ней, вкатывались на паром, в груженных доверху возах, гарбах и фу рах, за которыми бежали собаки. Собак не гнали: были они в этих ме стах добрые, непривязные, и на пароме, забитом скотом и конями, людьми и жадным июльским слепнем, жались под возы, зыркали оттуда и невпопад щерили клыки. Днем страх перед черными ревущими самолетами раскидал людей по всей пойме, в заросли ивняка на белых песках старицы, под укрытие дуплистых верб и лещины. Но едва стало смеркаться, как людей потянуло обратно к реке, к плесу, к председательскому возу, который так и просто ял весь душный день на травянистом горбочке против причала. Кто шел пеший, оставив добро в лугах, а кто подъезжал — медленно, в челове ческий шаг. Знакомо темнел, будто приблизясь, высокий берег, а река и к ночи не дышала в лицо прохладой: ветер приносил из-за реки запах гари и слабое дыхание огня. Но щуплого Коваля и под овчиной бил озноб, Коваль- скрежетал зубами, обливался липким потом и отрыви сто бросал жене: — Птицу нехай не берут!.. С птицей пропадем... она демаскирует... Ганно! Скажи Петьке, нехай всю птицу в воду поскидает! Нехай по- лёгше едут... Скоро домой повернем. К зиме построимся... — Скоро! Скоро!-— неверяще повторяла Ганна и мучительным усилием закрывала глаза. Казалось, если постоять так с минуту, а по том открыть их, то увидишь на середине реки паром, а на нем Илюшу. Но не хватало сил ждать, невтерпеж было Ганне стоять не дыша, и она тут же поднимала веки и смотрела, смотрела на темнеющую реч ную гладь.— Все тебе скоро надо! Все наспех... Вот оно и горит скоро... — Солома горит и дерево. А цегла не горит. — Все огнем взялось; я ж бачу — и элеватор, и склады. — Элеватора и немец не укусит, дурная. То Денисов зерно под палил. — Гриша, я градусник в хате з абула.— Ганна неспокойно захло потала над мужем; может, хоть за градусником отпустит ее.— Ты лежи, а я в село сбегаю. Может, там Илюша, в хате страхом сидит, нас дожи дается. Я и сплавать могу, Гриша,— просила она. — Сгорела наша хата,— вздохнул он с нежной укоризной,— при нас же гореть зачала... Ты не бойся, там Сагайдак, он хлопцев приведет. *
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2