Сибирские огни, 1968, №1

традиционности, в том, что она, неся в себе боязнь потерять и то незначительное, что имеет, легко воспламеняет этой боязнью себе подобных, таких же пока еше темных, как сама Марфа, тем более, что действует она совершенно бескорыстно. Сила же Еро- цшча и тех, кто своей самоотверженностью подтолкнул его на подвиг добровольного шефства над коммуной,— это сила аветлого разума революции и потому, утверждает пи­ сатель, непобедимая сила. И хотя пока Марфа Малкина еще держит в духовном плену многих людей и даже Сергея Черт­ кова на некоторое время заставляет скло­ ниться к своей идее «принудительного инте­ реса», т. е. принудительной коллективиза­ ции, но ее идея лишена самого главного — в ней нет исторической перспективы, созна­ нием которой живут и, Сергей Чертшв, и Наташа Петошииа, и Вадим Горев, и Еро^- шич, и многие другие герои «Русской земли». Хорошо запоминается в романе полная неподдельного драматизма картина «пахоты «а себе». Эта картина — еще одно доказа­ тельство неодолимости людей, сплоченных великими идеями коммунизма. Именно этот небывалый трудовой подвит коммунаров за­ ставил содрогнуться сердца многих честных •тружеников не только Еланской степи, но и далеко за ее пределами, и он же вызвал прилив бешеной злобы со стороны кулачья. К сожалению, не ©се звенья романа на­ крепко спаяны с его главным звеном — ис­ торией чернокурьинской коммуны. Напри­ мер, главы, связанные с историей Дмитрия Малкина, написаны чуть ли не журналист­ ской ‘скорописью. Только легким штрихом очерчен интересно задуманный образ круп­ ного партийного работника Болдырева. И потому хотелось бы пожелать Д. Зорину продолжить работу над интересно задуман­ ными, но до конца не отшлифованными главами, рисующими образ огромной страны накануне года «смертельных схваток идей и убеждений». Страшной трагедией звучит финал ро­ мана «Русская земля»: взращенный потом и кровью коммунаров богатый урожай гиб­ нет в скирдах, подожженных кулаками. Гиб­ нет на глазах потрясенных коммунаров на­ дежда на жизнь без унижающей нужды. Но в страшном огне сгорает и их мягкое благодушие по отношению к классовому врагу, выковывается решимость навсегда покончить с теми, кто осмелился преградить путь к новой жизни. Так прочитана талантливым и умудрен­ ным жизнью художником одна из драматич­ нейших страниц истории пашей страны. И прочитана не только с познавательными це­ лями, но главным образом для того, чтобы уроки истории поставить на службу совре­ менности. Именно об этом говорит финал романа. «На востоке извечный кузнец ударил по овоей золотой наковальне — брызнул свет зари... По земле русской в зареве пожара шел новый день — свежий, молодой, русого­ ловый. И думалось тогда: все теперь зави­ сит от того— поймет он значение мук, от­ крытий и ошибок минувшего или, упиваясь молодостью, пренебрежет бесценным нас-' ледством. Станет беспамятным нищим или будет неслыханно мудрым, добрым и бо­ гатым». И л ь я Л а в р о в И ХОРОШО И ГРУСТНО... Я немножко ненормальный. Я вечно куда-то рвусь и заранее воображаю свою жизнь там, в тридевятом царстве. И воображение у меня сильнее жизни. Прие­ ду— а там вдруг скучно или просто непо­ койно. Начинаю вспоминать оставленное. Да как вспоминать! Со вздохами. Вдруг остав­ ленное станет дороже, чем было. Снялся и поехал. И опять, пока едешь, в душе раз­ лив, музыка, ждешь чуда. А чудо-то лишь в сердце бывает. Поживешь, поживешь — вспо­ минаешь уже прежнее, откуда сорвался, где с ума сходил, и в воспоминаний оно ка­ жется прекрасным, и жалко уже era и себя жалко, кажется — ну чего томился дурак, чего надо было идиоту? А подумать хоро­ шо — это только в воспоминании так слад­ ко, это не местами дорожишь, а своими пред­ чувствиями и снами: на самом деле была и есть всюду жизнь, как у всех, суетная, буд­ ничная. Бежишь от мест и только от себя убежать не можешь». Да, такой вот он и есть — Геныч, герой смятенной, горячечной повести В. Лихоно- сова «Тоска-кручина». Такие же и Мишка в «Чалдовках», и Митя в рассказе «Родные», и Таня в повести «И хорошо и грустно». Таков и сам писатель. И Таня, и Митя, и Геныч, и все эти любимые тихие деревни, поля, речки, шорохи, туманы, поезда, паро­ ходы, и любовь ко всему этому — все это Виктор Лихоносов.1 Хорошо это или плохо? От своей личности автору никуда не уйти. Каков ты. есть, таковы и твои книги, сколько пережил сам, столько и расскажешь читателям. Даж е и язык — это личность. Сколько людей, столько и языков. Каждый имеет свою, только ему присущую фразу. Имеет свой язык, свою фразу и В. Ли­ хоносов. Она будто несколько взъерошена, беспорядочна, небрежна, но это делает ее живой, естественной, разговорной, ее инто­ нации наполнены теплотой многообразных чувств. < В и к т о р Л и х о н о с о в . Вечера. М., «Сов, Россия», 1966. Голоса в тишине. М., «Молодая гвардия», 1967. Что-то будет,,, Новосибирск, Зап.-Сиб. кн, изд.. 1967,