Сибирские огни, 1968, №1

художник Симов. В апреле 1903 года Немирович писал Чехову из Петербурга: «Де­ корация очаровательная. Тот легкий, прозрачный сад поздней осени и та тишина, когда от малейшего ветерка падают отсохшие листья и когда слышно, как сухой ли­ сток падает на землю...» Я честно водил настоящим смычком по обеспложенной скрипке и. глотал слезы. Не потому, что была такая жалостная песня, а потому, что уходила бригада, уходил Тузенбах — Качалов. Мне было обидно за Тузенбаха: такой милый, светлый... Уйдет — и останется одна сиреневая барышня Ирина, и опять начнет бродить по дому Прозоровых серая скука. Окончив песню, Коонен кланялась слушателям, стоявшим на веранде, а я, сняв картуз, ловил в него медяки, которые кидали оттуда. Затем появлялся дворник с ме.т- лой и ворчливо гнал музыкантов к калитке. Стоя за кулисами, я замирал, ожидая рокового выстрела: он скажет мне, что Тузенбаха больше нет. За кулисами оставаться не полагалось, но, видя, что я не в себе, помреж молча ¡проходил мимо, мягко сгупая ¡войлочными родошвами. А тут еще хватающий за душу Скобелевский марш... И мне чудилось: идут солдаты, гулко работая сапогами, и впе­ реди — седоватый подполковник Вершинин, статный, на статном белом коне. Я «е пишу исследование о Качалове. Мне хочется передать свое тогдашнее о щ у щ е н и е Качалова, и говорить только о нем я не могу. Как нельзя снять солнце с неба, так и Качалова нельзя отделить от того чуда, каким был Художественный театр. Я вижу Василия Ивановича набобом. Он приехал не то из Африки, не то из Индии, меднолицый хозяин жизни. Набоба зовут Пер Бает. Это — могучий человек, веселый и белозубый. Он еще молод, но уже сед, или просто у него белые волосы от рождения. Голос его рокочет, будто волна играет камешками. И вот хозяин жизни оказался у нее ¡в лапах. По-моему, Гамсун очень удачно назвал свою пьесу. Я ее знаю, так как исполнял в ней однажды проходную роль оркестранта в отеле. ' Мы шли гуськом через богато обставленную комнату набоба — Ершов, Смышля­ ев и я. Шли за тем, чтобы через минуту ¡все услышали сацавскую музыку, его вальс, похожий на исповедь человеческого сердца. В комнате н аб об а— ковры, беспорядок. Воздушная и белоснежная фрекен Нор­ ман зачарованно глядит в лицо Баста. Он рассказывает ей о своих скитаниях, о львах и тиграх, чьи шкуры устилают пол. Качаловокие глаза искрятся. Набобу хочет­ ся целовать эту девушку, которая только что стала невестой Блуменшена, хромого и недалекого лейтенанта. С царственной небрежностью кидает Бает львиную шкуру к ¡ногам фрекен. Весь мир сейчас для него — в этой золотистой головке, которую хочется рисовать. И бедная стареющая фру Гилле тоже хочет такой любви. Необыкновенна была в этой роли Ольга Леонардовна Книппер. Положив рядом с собой широкую шляпу со страусовым пером, она сидела, выпрямившись, и слушала, полузакрыв глаза, переливчатый говорок Баста... Вот и ящик, где живет змея, принесенный слугой-негром, которого молча, но потрясающе молча, играл Николай Афанасьевич Подгорный, одетый в нарядную крас­ ную курточку. Не забыть, как Качалов, ослепительно смеясь, тащил из ящика кобру, будто ко­ рабельный канат. И вдруг — слабый вскрик. Секунда молчания. Все растерянны... Ли­ цо Баста, покрытое красноватым загаром, бледнеет, но тотчас оживает, становясь му­ жественным. И только слуга, застывший у порога, смотрит на набоба белыми от ужаса гла­ зами: он знает, что его господин уже мертв.,, _