Сибирские огни, 1968, №1

Конечно, театр чрезвычайно воспитывал меня, заполняя пробелу воспитания" гим­ назического, и, очевидно, театральность была у меня в крови — и по отцовской и по материнской линии. Из писем отца я знал, что он с благоговением относится к моему пребыванию в Художественном театре,— недаром он завещал служить только ис­ кусству. (В 1915 году огец пришел к нам в Грибоедовокую студию, выступавшую в доме Поленова .в Москве, и торжественно передал мне фрак, в котором сам когда-то играл Чацкого...). Я молча глядел, как Константин Сергеевич усталым движением снимал с себя грим, и лицо его постепенно становилось добрым, каким было всегда, и озабоченным. Он мог, конечно, подумать в этот момент, что наступит время, когда мой возраст станет «нейтральным» для театра и я невольно окажусь «ни в тех», «ни в этих». Тем не менее, в гимназии я ходил гоголем. Товарищи уважали, даже Володя Ермилов, будущий критик,— самый Задиристый мальчик в классе. Учителя были по­ чтительны и снисходительны. Другой мой однокашник Володя Матов, впоследствии журналист и литератор, поразился, увидев меня много лет назад за секретарским столом областной газеты. Он полагал,, что меня уже давно нет на свете, так как я не подавал о себе голоса с того самого дня, как с подмостков МХТ прыгнул в красноармейскую теплушку. Тогда во мне умер маленький актер. Зато родился солдат. 7 За восемь лет, что я провел в стенах Художественного театра, я сыграл пять ролей, не считая бессловесных. И я тоже, как и другие, перевоплощался. Сейчас я бы попытался объяснить, что это такое, но тогда мог лишь спраши­ вать себя: каким образом это происходит во мне и в других? Вот только что я был у Станиславского. Не торопясь он облачался в мундир кавалера Риппафрата, а за несколько минут до того садился к гримировальному столику и, отраженный в трех зеркалах, отдавался во власть всемогущего Якова Ивановича Гремиславского (первого, кстати, театраль­ ного гримера, которому в нашей стране было присвоено зваиие Героя Социалистиче­ ского Труда). Крупное благородное лицо Константина Сергеевича, так хорошо мне знакомое, преображалось на глазах. Оно становилось высокомерным, снего как бы сходила мысль. Изумительные черные, кустистые брови взлетали над неожиданно плоским лбом; всегда сочные, яркого -рисунка, губы вдруг вытягивались тесемочкой, а нос уко­ рачивался, и , наконец, смоляного оттенка парик с загнутой под треуголку косицей скрывал от меня всегдашнюю снежную гриву. Это было уже не только внешнее пре­ ображение,— оно заставляло, очевидно, Константина Сергеевича настраивать свой пси­ хофизический аппарат на другую волну, и он уже начинал жить в образе, возникавшем перед ним в зеркале. Затем я ускользал в зрительный зал и смотрел, как привередничает Кавалер, поедая обед, приготовленный прекрасной Мирандолиной, которую он никак не хочет признать женщиной. Он требовал к себе хозяйку гостиницы, эту трактирщицу, черт возьми! Появлялась Мирандолина, и от нее наплывали в зал горячие волны юга. Она была в светлом, похожем на подвенечное, платье, которое должно пленить мужико­ ватого, не поддающегося чарам, кавалера Риппафрата. Гзовская становилась от него в почтительном отдалении, перебирая связку клю­ чей, висевшую на поясе Жуя, кавалер Риппафрата смотрел в лицо Мирандолины ко­ ровьими глазами. Начиналась та знаменитая пауза, которую хотелось переживать бес­ конечно. Затем следовал целый каскад реплик, интонаций. Мужская спесь и женская хитрость вступали в единоборство. То был дуэт-фейерверк, который зажигал всех.».