Сибирские огни, 1968, №1

холодно, зрители сидели в тулупах и пальто. На стене висели плакаты: «Фронтовым грузам — зеленую улицу». Я слушал Гзовскую... Голос ее звенел все так же, по-молодому, был полон дав­ ней родниковой чистоты, и не верилось, что этой женшине уже за пятьдесят. ...Ольга Владимировна умерла весной 1962 года. Об этом было сообщено в га­ зете «Советская культура». И тогда мне снова представился мольеровский спектакль. Он был выдающимся не только по ансамблю: Станиславский, Книппер, Лилина, Леонидов,— но и в том небывалом прочтении гениального комедиографа, которое предложили Константин Сергеевич и Александр Бенуа. Помню, как все ахнули, увидев на сцене (Художественного!) театра знаменитую посудину, которой пользовался Арган после очередного клистира. За несколько дней до премьеры, на репетиции, мне неожиданно показали игру­ шечную лошадку на колесиках. — А что с ней делать? — спросил я. — Играть,— ответил Константин Сергеевич. — Разве девочки играют в лошадки? — А ты будешь играть, как мальчик. Вспомни, это не так уж давно было... Увидев, что разъяснение «не дошло», Станиславский тут же, на сцене, усадил меня в огромное аргановское кресло и терпеливо стал объяснять то, что ныне назы­ вается задачей, сверхзадачей и предлагаемыми обстоятельствами. — Луизон отлично понимает, зачем ее позвал отец,— говорил Константин Сергее­ вич,— ему надо узнать, что за мужчину видела девчонка в комнате своей сестры. Как быть? Сказать’ Страшно. Сестра и ее ухажер надавали ей сластей, чтоб молчала. Смолчать— не получится у папочки тяжелая ладонь. Значит, надо хитрить, извора­ чиваться, тянуть время. Вот тут-то лошадка и поможет. Это было так ново и интересно, что я спервой же пробы попал в точку и сам затрусил по сцене, как лошадка. Прекрасная интродукция к полному нюансов диало­ гу между Арганом и Луизон была найдена. Почти десять минут я был вместе соСтаниславским. Даж е не верится, что в качестве его партнера. Гомерический хохот возникал в зале, когда Арган, так и не выпытав у дочки ни слова, хватает ее поперек туловиша, задирает юбчонку и замахивается розгой. Не могу не привести кусочек из этой сцены второго акта. Л у и з о н (видя, что Арган берет пучок розог). Ай, папочка! А р г а н . Ага, лгунья, ты не пожелала рассказать мне о том, что видела мужчину в комнате твоей сестры? Л у и з о н (плача) Папочка! А р г а н (берет ее за руку). Я тебя отучу врать. Л у и з о н (бросается на колени). Ах, папочка, простите! Сестрина велела ничего мне не говорить, но я вам все расскажу. А р г а н . Сначала я тебя высеку за то, что ты солгала. А там посмотрим. Л у и з о н Простите, папочка! А р г а н . Нет-нет. Л у и з о н . Милый папочка, не секите меня! А р г а н . Непременно высеку. Л у и з о н . Ради бога, папочка, не секите!.. Девчонка начинает визжать, будто ее режут, и притворяется мертвой. Арган в ужасе. Он плачет, его дряблые мясистые щеки трепещут, как студень. И вдруг Луизон говорит как ни в чем не бывало: — Ну-ну, папочка не плайьте так: я еше не совсем умерла. И маленький Тартюф в юбке начинает сплетничать, словно старая баба. Вся сиена шла обычно под сплошной грохот. Старого и малого Станиславский буквально укладывал на лопатки своим необычайным комедийным даром, который прорвался в «Мнимом», как новое откровение великого художника Рядом с ним все забывалось — и условность театра, и ощущение, что ты актер. Жить и действовать