Сибирские огни, 1968, №1

сю у рампы, на сцене Липецкого театра, в 1919 году, когда кольцо белых войск -сжималось вокруг молодой республики Советов, а автор этих строк находился в 13-й Красной Армии. Мне исполнилось десять, когда между отцом и матерью произошел разрыв. Это частенько случалось тогда в неустроенной актерской среде. Причиной, конечно, была женщина, актрисочка на выходных ролях, о которой, впрочем, отец имел свое суждение. Вот так мы с матерью очутились в Москве... Стояло позднее лето, когда поезд привез нас из Брянска, где остался отец. Москва была утренняя и еще почесывалась после сна. Мы ехали мимо доми­ шек с пыльными вазонами на окнах. На уличных перекрестках хмуро зевали горо­ довые. Москва была мне внове, но вдруг стало бесконечно жаль, что путешествие окон­ чилось, что я уже никогда не увижу пожухлых полей, только-что убегавших от поезда, *'■ грустных березок, которые робко кланялись ему вслед. Мать сидела в пролетке и молчала. Мы ехали по горбатым булыжникам через узкое гирло Арбата. Борода-извозчик сообразил свою выгоду. Он вез, говоря по-современному, интуристов, которые и понятия не имели, куда ехать. Мать, нанимая его, сказала лишь: «В номера поде­ шевле...» Проехав Арбат, мы свернули влево, миновали Никитские ворота, показавшие­ ся мне странными, так как никаких ворот я не обнаружил, и вскоре пепельно-серый Пушкин открылся нам в оранжевой панораме Страстного монастыря. Номера «Луч» хорошо должен помнить московский старожил. Они находились ■на Тверской, ныне улица Горького, напротив особняка полицмейстера, в глубине мрачного двора, выхолившего на все четыре стороны. Коридор в номерах был без окон, * уныло одинаковые двери по обе его стороны напоминали тюремные коридоры. Через месяц или два по приезде. матери удалось устроиться в кордебалет част­ ной оперы Зимина на Большой Дмитровке, где потом обосновался филиал ГАБТа. Там я услышал тенора Пикока, который пел Звездочета в «Золотом петушке». Вся моя детская душа была потрясена великолепием сказочного зрелища. Особенное -впечатление произвела на меня львиная грива дирижера Вячеслава Сука, которая ■колыхалась над оркестровой ямой подобно пенной волне. Там же, в театре Зимина, я видел поистине чудо— десятилетнего дирижера италь­ янца Вилли Ферреро. Bor как это запомнилось. Продираясь сквозь лес пюпитров, на сцену вышел мальчик в черной бархатной курточке с широким белым воротником и в таких же бархатных штанишках до колен. У мальчика были черные вьющиеся локоны, и он показался мне поначалу девочкой. Оркестранты дружно застучали смычками по спинам скрипок, приветствуя тем самым необыкновенного гастролера. Вилли вежливо поклонился залу, затем оркестру, и совсем по-детски взгромоз­ дился на приготовленные для него подмостки из досок. И все-таки его не было видно всей публике Тогда служители еще нарастили помост. В публике зааплодировали. Мальчик резко повернулся к ней лицом и гневно топнул ножкой в лаковой туфельке. В тазетах toi да писали о нем: непостижимое явление. Да, я думаю, что Вилли Ферреро, которому вероятно уже за семьдесят, был именно явлением Впрочем, он и теперь остается Одним из крупнейших музыкантов мира. А тогда... 1 Перед ним не было ни пюпитра, ни партитуры, даже обычной палочки он не дер­ жал. Десятилетний дирижер управлял первоклассным оркестром своими изящными, как (бы слепленными из воска, ручками. Но они обладали колдовской властью, держа р повиновении неистовые скрипки и плачущие виолончели. Несколько лег назад Ферреро приезжал в Москву. О нем много и с похвалой