Сибирские огни, 1968, №1

ч — Д а вот, я только что смотрел твою библиотеку... — А! — понял он.— Знаешь, это разговор серьезный и, если хочешь, давай как-нибудь в другой раз... — Ну, а все-таки? — Видишь ли, Савик... если я тебе скажу, что я должен доскональ­ но знать ту идею, ради которой я гружусь, что я не хочу бессмысленно толочься на этой земле — так ведь ты мне не поверишь... — И охота э ю тебе? — Я лениво бомбардировал грушу.— Мне, на­ пример, и в институте-то нож в сердце было к семинарам готовиться.— Шлеп, шлеп, шлеп. — Представь, мне тоже! — засмеялся Забродин .— Тут, наверное, как с Пушкиным... В школе нам настолько усиленно его впихивали, что мы его до сих пор не знаем. Я недавно открыл какой-то томик — мать Моя!. Зачитался. Так и тут... Вот если бы ты читал Ленина для себя, а не к семинару, то встретил бы такое: «Скептицизм... прикрывает обычно отсутствие серьезного размышления о предмете». Каково? Не в бровь, а в глаз ведь, а? — Что ж ,— сказал я,— да, я скептик... Но я ведь им не родился! Я им стал... Помнишь, у Евтушенко? «Двадцатый век нас часто одурачи­ вал, нас ложью, как налогом облагали, идеи с быстротою одуванчиков от дуновения жизни облетали...» Так что я, так сказать, сын своего века.., — Если и сын, то блудный...— возразил Забродин .— И не думай, пожалуйста, что ты понял соль жизни, что другие не знают этой жизни или пребывают в счастливом восторженном детстве! Это пошло — так думать... Все было гораздо сложнее. Меня, например, как и. всякого, на­ верное, из нас больно ударили когда-то по башке решения о культе и последующие крутые повороты. — Но ты мужественно глядел через все это в наше лучезарное бу ­ д ущ е е ?— спросил я корректно. ( — Представь себе, нет... Я нашел удобный и модный плащ, в ко­ торый взял да и «печально завернулся». Так уютно и даж е эффектно — сын века! «И руки усмехались, аплодируя, и ноги ухмылялись, марши­ руя»... Жизнь ставит тьму вопросов — а мы плевали! Но как же со­ весть?— д мы плевали! Мы ироники, мы дети века. И не упрекайте нас в этом, вы сами виноваты. Так я думал и ведь далек был от мысли, что погряз в свинстве, что все это от слабоумия... Уж чего я не могу терпеть, так это заниматься самоизбиением. — И" вот однажды,— продолжал Забродин ,— поехал я в Ленин­ град... У меня там отец на Пескаревском кладбище...— Он задумался. Лиля и Печенин тоже молчали, внимательно следя за разворачиваю­ щимся поединком.— Необъятное поле, и все оно в больших холмах пра­ вильной формы. А под каждым таким холмом сотни, тысячи людей. Ты­ сячи миров... в земле. Над ними траурная музыка, без перерыва... Тог­ да мела поземка, мела и мела, и эта музыка... Я не из слабонервных, но, верите... меня затрясло. Как-то вдруг стиснуло мозги, и... Тогда-то я впервые в жизни задал себе вопрос: неужели эти люди... Неужели мой отец погиб зря? Неужели это все зря? — И с тех пор ты стал оптимистом? — зевнув, спросил я. — Нет, конечно, такие метаморфозы не совершаются мгновенно. — Все это эмоции, друг мой Забродин ,— сказал я. — Из всех идей, Савик, какие когда-либо рождало человечество, коммунизм — прекраснейшая' И это не эмоции. Прежде чем самому прийти к такому выводу, я перемолол вот здесь,— он постучал согнутым пальцем по виску,— много всякой всячины...