Сибирские огни, 1967, № 12
Он не любил бывать в кругу семейных, и к нему женатые предпочи* тали не заходить, чтобы не расстраивать принципиального холостяка. Но сегодня, проводив гостей, он впервые не посетовал на то, что среди ссыльных Минусинского округа появился еще один женатый марксист. Думал только о поклоне, переданном гостем: «Все же вспомнила... Пусть на одну минуту...» Виктор Константинович мысленно переносился то в просторный шошинекий дом Окуловых, где звенел чистый, беззаботный голос Глаши, то на красноярские улицы, где, быть может, в эту самую минуту она гуляет по берегу Енисея. С кем? Вокруг такой девушки, конечно, уви ваются молодые поклонники. Но она... Она же посвятила себя революции. С таким восторгом го ворила о Софье Перовской, о Вере Фигнер. По намекам Катерины Ивановны он знает, что у Глаши просыпа лась любовь к какому-то красноярскому Мите, но девушка сумела из гнать его из сердца. А Катя... Бедная Катя! Прислала две карточки, одну за другой. Зачем они ему? Если бы Глашины... Глашу называют сероглазой, а ему глаза девушки помнятся неж но-голубыми. Отчего же так? Ради нее он готов бы поступиться обетом холостячества. В конце концов революция-то уже недалека. И, может быть, Ульянов, Кржи жановский и Старков не сделали ошибки, что женились в ссылке? Ведь их жены — революционерки. И сам Маркс... У него же были дети. До черей выдал замуж. Глаше — двадцать. Ему, Курнатовскому, тридцать один. Ну и что же? Есть счастливые семьи с такой разницей в годах. Но его уши... Глухой жених — смешно! Однако Глашин голос он при каждой встрече слышал яснее всех других голосов и почти не прикладывал руку к больному уху. Ошуркову прислала книгу, а ему, Курнатовскому, преданному че ловеку... Только поклон, холодный поклон. Ничего не поделаешь, если не загорается в девичьем сердце огонек. Чем больше Виктор Константинович думал о девушке, тем невы носимее становилась тоска. Вздохнув, поставил на стол стакан, медленно, словно и для этого не было силы, достал из шкафа бутылку, приподнял над столом, соби раясь вынуть пробку, и вдруг в глубине ушей как бы постучали горячие молоточки: «Извините нас, водки не пьем». «Почему? Жена не позволяет?.. Не похоже,— она у него скром ная. Он —настоящий революционер! И я к ним поеду. Поговорить, поохотиться». Возле двери сидела Дианка и, подняв голову, тоненько скулила; не утерпев, подбежала и кинула передние лапы на грудь хозяину, повер нувшемуся от стола. — Ну, ладно; собаченция, ладно уж...— Виктор Константинович по трепал ее по спине.— Что бы я делал без тебя? И ты ко мне привяза лась, будто я тебя вырастил. Ладно. Согласен, ласковая собачья душа!' Он поставил бутылку в шкаф и снял со стены ружье. Собака тол кнула мордой створчатую дверь и, подпрыгивая, выбежала в прихожую; там оглянулась, опасаясь, как бы хозяин не передумал да не закрылся, как бывало, в своей горнице. Тоска по девушке — чувство недавнее. Ранее Курнатовский тоско вал только по шумному Петербургу, да еще по Женеве с ее разноязы ким эмигрантским обществом. В такие минуты он или открывал наеди 80
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2