Сибирские огни, 1967, № 12

нс и маленькие усики как-то «растворяются» в ощущении нравственного и физического здоровья, которое исходит ото всей его фигуры. Он двигается неторопливо, говорит раздумчиво, по-детски восторженно удивляется самым, казалось бы, обычным вещам. И если острит, то не остроты ради, а просто от ощущения полноты жизни. Или еще точней: юмор для него не стиль, не избранная манера поведения (как в пьесе), а всего лишь форма выражения мыслей. Сейчас просто нельзя себе представить спектакль (режиссер— А. Никитин) без Василия-Полякова, без той человеческой драмы, которую он сыграл на редкость последовательно и горячо. Драма эта так захватывает зрителя, что, наряду с трагедией Нюры, становится куда важней и значительней, нежели переживания главного героя — Михаила. Для Василия Михаил — не просто друг, не только товарищ по горькому военному детству. Он для него — идеал человека. Идеал, недостижимый для самого Василия (так он, по крайней мере, считает), но одним своим существованием утверждающий дорогие истины. Не будь рядом таких, как Михаил, Василий, может быть, и разочаровался бы в людях, как не раз разочаровывался в женщинах. «Ищу... ту, единственную, о которых в песнях поют...». Эту фразу Поляков произносит как откровение, как затаенную мечту. Он и в самом деле не способен на фальшь, притворство, как не способен и на несправедливую обиду. Даже Майю, с ее навязчивостью, откровенной чувственностью, ему не легко оттолкнуть. Было мгновение, когда, положив ее голову на колени, он пытался говорить с Майей по-человечески. Но едва она произносит какую-то пошлую фразу, как Василий почти инстинктивно отбрасывает ее от себя. У него доверчивая и легко ранимая душа — у этого здоровяка. Каждое разочарование для него — душевные муки. Мудрено ли, что странная метаморфоза с Михаилом оборачивается для Василия крушением его идеалов. Когда Михаил идет к реке с двумя шалями в руках (одна — Нюре-невесте, другая — Клаве), Василий в ярости набрасывается на него, готовый кулаками защитить друга от него самого. Тогда он еще не понимает, что такое для Михаила Клава, а позволить тому лгать, подличать даже на мгновение — не может. Но вот они встретились — эти двое, Михаил и Клава. И Василий — свидетель этой встречи. Его крик: «Разорви все, Мишка!» — это не только крик сердца. Это голос совести. И теперь и потом, в разговоре с Нюрой, умоляя ее отпустить Михаила, Василий-Поляков так же страстно отстаивает совесть и правду против фальши и ли­ цемерия, как делал это прежде с помощью кулаков. Именно он, Василий, оказывается нравственным камертоном спектакля. Казалось бы, зачем ему, веселому парню, любимцу девушек, так горячо, так драматично принимать к сердцу эту свадьбу, Поляков отвечает на вопрос ясно и категорично решается не только судьба близких Василию людей, решается — восторжествуют ли святые для него понятия чести, правды, настоящей любви или возьмет верх ненавистная инерция обывательских предрассудков. Вот почему он первый крикнет свое горькое, злое «Горько!», когда молодые вернутся из ЗАГСа. И вот почему, вскочив на качели и взлетая к самому небу, бросит он ввысь свое ликующее: «Ню- ра!.. Нюрочка... Нюра!!!», когда невеста отречется от жениха. В этом активном, боевом неравнодушии Василия Заболотного — сам Поляков, его представление о времени, о характере современника. Актер не раз наглядно доказывал, как «активное неравнодушие» исполнителя делает живыми, полнокровными даже персонажей, которых в театре принято называть «голубыми». (В том смысле, что образ очень уж безоблачный, однотонный). Нечто похожее произошло с Игнатовым в «Тане». Еще более яркий пример — Сергей в «Иркутской истории» того же Арбузова (так уж «везет» Полякову, что в пьесах этого талантливого писателя ему доставались отнюдь не самые лучшие роли). Сергей у Полякова «не боролся за Валю», а просто любил ее. Такая чистота была в этом человеке, так искренно игнорировал он дурную славу Вальки-дешевки, будто и не было ее вовсе, что это невольно обязывало. Рядом с ним Валя не могла уже оставаться прежней. Он знал о ней что-то большее, чем знала она сама. Угадал сердцем. Такой Сергей сродни Василию: так же равнодушен к ложным условностям, так же молится одному богу — правде. И снова сходство это — от исполнителя. Те, кто видел Полякова в комедийных ролях, могут решить, что они — его главное дело: актер органично живет в образе, изобретателен на детали, чувствует народную основу комедии. Но играть в этом жанре Поляков не любит (бывают в театре и такие парадоксы). Вероятно, все те человеческие качества и пристрастия, о которых говорилось, вызывают у него потребность высказаться через «серьезный» жанр. Его целеустремленность многообещающа. Ибо, как мне думается, Поляков — в пути. Многое еше не найдено, многое ждет выхода: щедрость его артистической и человеческой натуры требует и времени, и труда, чтобы выразить себя полностью, до конца. 11 Сибирские огни № 12