Сибирские огни, 1967, № 12

Не беда, что — дождь, что волны Лены вдалеке беснуются, звенят. Я не мерзну. Кровь не стынет в жилах, а течет стремительно по ним... В доме говорят: — Опять убили... Слышу, говорят: — Не трусь, Максим! — Будь большевиком, родной Искандер! — Забастовка... — Выстоим, друзья? — Кто на штольню? — Я пойду на штольню! — Безоружным выступать нельзя... Вдруг — свистки. Еще свистки и крики. Кто-то промелькнул передо мной. Я ору: — Бегите! Все успели скрыться за дождливой пеленой. А жандармы — в дом. Там мать больная. Я рванулся к ней в проем дверей. О, как трудно было мне той ночью видеть слезы матери моей! Я тот день запомнил. В юном сердце он застрял осколочком свинца. Я тогда за дело всех рабочих клятву дал бороться до конца. * * * Тот апрель двенадцатого года, кровь расстрелянных на берегу сердцем, полным скорби, мести, гнева, я забыть навеки не могу. Лена, Лена! Золотая Лена! Ты в тот день не золотой была. По тебе тогда не пот соленый — наша кровь рабочая текла. Кровь! Так это ж — золото! Вам мало золота? Стреляйте, гады, вновь! Ну, стреляйте! Открывайте штольню, из которой наша льется кровь! ...Рану брата, пулевую рану я промыл водою ледяной. С той поры, где б ни был я, повсюду,— та минута горькая со мной. На моих руках братишка умер. Не забуду: глядя мне в глаза, «Обо мне не плачь, браток, будь крепок»,— только и успел он мне сказать. ...И через тюремные ворота нас в глубокий провели подвал.