Сибирские огни, 1967, № 12

— Нет, товарищи,— продолжал Дубов,— к забастовке следует отнестись серьезнее. Нельзя равнять условия революции пятого — седьмого годов и нынешнего, двенадцатого. Сейчас надо действовать только наверняка, хорошенько рассчитать свои силы и точно нанести удар. Необходимо выбрать стачечный комитет, создать стачечный фонд, достаточно мощный, чтобы можно было держаться как можно дольше, наконец, установить связи с рабочими других предприятий, которые должны быть готовы поддержать в нужный момент зачинщиков. Вот тогда удар будет сильный, и хозяевам придется отступить! Не сразу остыли горячие головы, но в конце концов собрание высказалось за точку зрения товарища Дубова... Слушая друга, Анатолий отметил про себя, что не тот стал Василий Шамшин, что был там, в Седачеве. Не было мечтательного, горячего в споре, иногда несдержанного фантазера, непоседы, книжника. Теперь это умудренный жизнью революционер, осторожный, расчетливый, умеющий убеждать. В последующие дни Анатолий заметил, как скуп стал на слова Василий, особенно когда дело касалось его работы в организации. Но было ясно, что живет он напряженной жизнью. Василий собирал деньги на оборудование подпольной типографии, вел беседы в рабочих кружках, бывал в стачечном комитете, направлял людей для связи с другими городами, учил молодых партийцев правилам конспирации. Ночами же усаживался за маленький столик и что-то писал. Однажды Анатолий не выдержал и заглянул через плечо Василия, задремавшего над рукописью. «У могилы матери»,— прочел он заголовок, а чуть пониже «фельетон». «Верно, для подпольной газеты!»— подумал Галкин. Но утром Василий неохотно ответил на его вопрос: — Думаю послать в «Правду». Я туда уже отправил «Фельетон палача». Анатолий видел, как от постоянного недосыпания, от вечной настороженности Василий тает прямо на глазах. Попробовал даже уговорить его отдохнуть. — Успею отоспаться в тюрьме,— пошутил в ответ Василий. Василий часто сетовал, что не хватает ему времени, а сделать хочется так много. Если бы не конспирация, он бегом носился бы по городу. Но нельзя почтенному бухгалтеру господину Дубову даже шагать торопливо. Между тем стачка железнодорожников вот-вот готова была разразиться... И в это время Василий заметил за собой «хвост». Должно быть, приехал опытный, понаторевший в своем черном деле филер, потому что «висел» очень цепко. Часов пять кряду кружил Василий по улочкам и переулкам, петлял, останавливался, заходил во дворы, в магазины, подолгу торговался с приказчиками. Но «хвост» неотступно следовал за ним. Это грозило провалом, надо было что-то предпринимать. Василий совершенно открыто пошел домой, надеясь встретить там Анатолия и предупредить его. Но Галкина на квартире не застал. Набросал ему записку, полную тревожных намеков, собрал все бумаги, которые могли бы в руках полиции послужить хоть какими-то уликами, и вышел на улицу. «Хвост» маячил в отдалении... Василий пошел теми улочками, где филер не мог встретить городового, чтобы позвать на помощь. Начинался спуск к реке. Василий оглянулся: «хвост» уже был не один. Бежать! Но прежде чем его настигнут, у него должны быть чистые карманы. На бегу рвал в клочки документы, и сильный береговой ветер нес их мелкими хлопьчми в Иртыш. Когда Василий, наконец, остановился, в кармане у него оставался один только паспорт на имя эстонского мещанина Петера Классена — В шьем делё, хоспота? — повернулся он к схватившему его за руку полицейскому. — Э-э, бросьте, господин Шамшин! — трудно переводя дыхание, сказал подоспевший филер.— Нам все известно! — Что есть исфестно? Фот мой паспорт. Я есть моцион... Это случилось 28 июня 1913 года. Больше года бились жандармы. Но на показаниях только двух околоточных да приезжего филера солидного обвинения построить было невозможно. А никаких вещественных улик не оказалось. И потому, как и предполагал Василий, судили его только за побег из ссылки да за проживание по чужому паспорту. ...В Александровский централ прибыла очередная партия арестантов. Надзиратель возгласил: — Вот вам новенькие! Но лишь закрылась дверь, как в камере раздался хохот: — Ничего себе новенькие! Да это же Василий Иванович! А когда узнали о приговоре, утешили: — Два года можно и на заборе пересидеть! На другой день Василий говорил Галкину, которого полиция взяла на квартире часом позже: — Не было бы счастья, да несчастье помогло: буду готовиться за университет. А теперь послушай, что я написал омским рабочим. 143