Сибирские огни, 1967, № 12
И местность называется Сорокоозерки. Меня туда зовут на осенний пролет уток да гусей. Говорят, летят стаи бесконечными вереницами: «Туча за тучей!» _Съезди. И я бы с вами, если не помешаю... Только у меня нет ни куртки, ни сапог. Они шли не торопясь, сравнивали сибирскую степь с южно-русской, тонко описанной Чеховым. Здесь все свое, неповторимое. В неглубоких ложбинках к земле никли гибкие веточки солодки с россыпью клейких листочков и длинными метелками синевато-фиолетовых цветов, от кото рых пахло приторной сладостью. На холмиках торчали высокие кусты чия, похожего на тростник. И по соседству с ним золотился ковыль. На стойбище пронзительно, с какими-то отчаянными переливами, заржал стригунок. Тонкий голос жеребенка напоминал детский беспо мощно-жалобный визг. Владимир и Надежда невольно оглянулись. Стригунок захрипел и умолк, будто ему сдавили горло. И вслед за пер вым завизжал второй с тем же ужасным надрывом. — Что они делают с ними? Владимир пожал плечами. Кобылицы в табуне вскинули головы, прислушались, прядая уша ми, и всполошенно сбились в кучу, головами в середину, словно им уг рожало нападение волков. Качинцы, верткие всадники, гоняясь за перепуганными стригунка ми, метко набрасывали на головы петли арканов... Когда Ульянов и Крупская вернулись на стойбище, кочевники под вели, вернее подтащили, к костру очередного стригунка, дико фыркавше го и упиравшегося всеми четырьмя копытами. Обмотав ноги его арка нами, табунщики повалили жеребенка на бок, Симон Афанасьевич, вста вив деревянную рукоятку во втулку, поднял из огня раскаленное тавро и прижал к мохнатому стегну. Струйками взметнулся противный дымок, остро запахло спаленной шерстью и горелым мясом. Прижатый к зем ле, стригунок судорожно подергивался и визжал. На его стегце черне ли две выжженные буквы: «СЕ». Едва успели работники снять арканы с тавреного, как Симон Афа насьевич, захватисто махнув рукой, крикнул: — Вали пятого! Подводи шестого! И хватайте живо там. Нечего прохлаждаться—не на ярманке. Недалеко от юрт было два загона, обнесенных жердяными изгоро дями. В одном дико мычали разномастные бычки, в другом — телочки. Еще зимой Симон Афанасьевич,— об этом рассказывал Сосипатыч,— за купил их в окрестных селах за какую-нибудь треть цены, по тонкому льду перегнал через Енисей и отдал качинцам под пастушеский догляд. В начале будущей зимы его работники зарежут бычков, и он отправит обозы с мясом на таежные золотые прииски. А каждую телочку, за ле то превратившуюся в большую нетель, обменяет в деревнях на двух бычков. У ворот первого загона стоял Сосипатыч в кожаном фартуке, с большими ножницами, красными от запекшейся крови. Дырявая войлочная шляпа у него сбилась на затылок, борода взмокла от пота. Два качинца вывели из ворот, держа за рога, пестрого бычка. Иван Сосипатрович умелым взмахом вспорол ему правое ухо, а на левом
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2