Сибирские огни, 1967, № 12

В первый день мая к Железнодорожному собранию потянулись толпы рабочих. К шествию этому долго приглядывались со стороны городские обыватели. Прислушивались, ждали ружейной пальбы или лихого казачьего гиканья. Но ничего такого не произошло. И тогда, снедаемый любопытством, обыватель густо повалил в открытые двери. А там шло собрание, штука для него неведомая и потому страшная. Говорят о какой-то там свободе, царя-батюшку поносят — мыслимое ли дело! Да еще в самый разгар митинга вдруг полыхнула за окнами лихая солдатская: Соловей, соловей, пташечка, Кенареечка жалобно поет! Кинулся обыватель к дверям, забил их пробкой, пошли в ход кулаки, — Солдаты! Опасайся! Заволновались и рабочие, но услышали звонкий голос Васи Шамшина, стоявшего у окна: — Спокойно, товарищи! То учебная рота из караулов возвращается... После бегства лишних установилась в Собрании тишина, в которой явственнее зазвучал слабый голос Михаила Ивановича Полунина. Он говорил близкие и понятные всем слова: о тяжком, беспросветном положении рабочего человека, над которым все власть имущие — от царя до городового — изгаляются, о необходимости объединиться. — Пролетарию нечего терять, кроме своих цепей. Все, что говорил Михаил Иванович, Вася уже читал и слышал, но каждым словом столяра наслаждался как бы заново. Его радовало, что «а эту майскую сходку пришли отец и брат. — А теперь, товарищи, предлагаю пройти по городу,— сказал в заключение своей речи Михаил Иванович,—- чтобы выразить властям наше возмущение царским кровавым произволом! И сразу же вымахнуло на сцену за спиной Михаила Ивановича кумачевое знамя, второе поднялось в зале. А еще чуть погодя Вася Шамшин шагал в первых рядах длинной колонны, заполнившей Михайловскую улицу.1 Рядом Шли отец и брат Иван, Михаил Иванович Полунин и приезжии агитатор. Где-то неумело заводили пеоню, где-то громко переговаривались и смеялись, но все звуки перекрывал могучий гул рабочих шагов. Затихла, закрылась парадным!! подъездами Михайловская улица. Прочь с дороги, «господские» экипажи! Прячься в подворотне купеческая барышня, скрипи зубами подрядчик, идет йовониколаввскин пролетариат! Но вдруг возле Коммерческого клуба улицу перегородила тоненькая серая цепочка солдат. Поигрывали на солнце штыки. Вперед выехал офицер, поднял руку: — Господа! Прошу разойтись миром, иначе я прикажу стрелять! Колонна нехотя остановилась, угрюмая, настороженная, готовая ко воему. Что произошло бы дальше, неизвестно, но тут к офицеру подскакал городскоп полицмейстер Шестаков. Они о чем-то возбужденно пошептались, и, еще чуть помедлив, офицер подал команду. Солдаты расступились. Колонна торжествующе потекла дальше, к Новому базару.3 — Айда с нами, служивые! — не удержался Вася, проходя мимо солдат. У почтамта — снова митинг. Выступал на этот раз приезжий агитатор. Следующему оратору не дали договорить: из ближнего переулка вылетели казаки. Засвистели над головами демонстрантов нагайки. Только тут дошел до Васи истинный смысл переговоров полицмейстера с воинским офицером: стрелять в рабочих нельзя, получится нежелательная и небезопасная после девятого января огласка, а вот нагаечкой пройтись по спинам — и бескровно, и полезно. Завертелось, завихрилось все вокруг. Забыв про первый испуг, Вася схватил за ногу ближнего казака, потянул его с коня на землю. Получив УдаР ” агайк° и’ "це' пился зубами в суконное, пахнущее конским потом колено. Казак взвыл от боли, а ВЗСЯ ДолгоСболелае шина. Ворчала мать, штопая пробитый нагайкой пиджак. Вася улыбался|нд^ ак новый справлю> мама_ не горюй А вот что припарочку нам д а л и - хорошо! Злее будем. За битого двух небитых дают!* • 4 Ныне, в Новосибирске, улица имени Ленина, • НаИэтомЙиесте° построен Государственный Академический театр оперы и балета. 135