Сибирские огни, 1967, № 11

желтыми мундирами, грудями в орденах, золотыми эполетами, перьями и тюльпанами на остроконечных конфедератках. Они значительно под­ нимали среднеодежный уровень варшавян. В СССР такая лейб-гвардейская мишура осталась только в балетах. А здесь это не древняя, не балетная, а современная служебная форма с памятным белогвардейским золотом погон. Маяковский ходил по улицам, задевая золотопогонные плечи, как разведчик во вражеском стане, и с досадой чувствовал, что немного ежится от встречных надменных взглядов. Слишком заметен он был для разведчика и не в шутку ожидал провокаций. Он с усмешкой посматривал на маленького полного Аркадьева, который от постоянной жизни в Польше пообтерся, нивелировался и не выделялся ни видом, ни манерами в варшавской толпе. В воскресное утро полно было военных и в Лазенковском парке. Они, видимо, так примелькались, что даже ребятня не обращала на них внимания. Невдалеке от правительственного белого Бельведера, увенчанного баллюстрадой со статуями, стоял памятник Понятовскому, польскому князю, маршалу Наполеона. В римском плаще, наброшенном на корот­ кую кольчугу, с голыми ногами, сидел на коне курчавый красавец с ба­ кенбардами; в обнаженной по плечо руке он держал меч. Конь был не вздыбленный, только поднял переднюю ногу в мерной поступи; лицо у Понятовского было не воинственное, а скорее задумчивое, он не взма­ хивал мечом, а спокойно и властно указывал им на восток. На восток — это на нас, на СССР. — Что, в Польше чугуна ему на штаны не хватило? — враждебно спросил Маяковский. Аркадьев улыбнулся и стал рассказывать, что Юзеф Понятовский еще в восемнадцатом веке сражался против русского царя, участвовал в восстании под руководством Костюшко, поверил в Наполеона, как в освободителя Польши, и воевал на его стороне до конца. После разгрома Наполеона, чтобы не сдаваться в плен царским войскам, он, раненый, бросился в реку и утонул. Маяковский заново поглядел на памятник, сказал помягче; — В таком случае, теперь не туда меч он направляет, ему бы на девяносто градусов повернуться, к Бельведеру. Пусть к нам идет, мы ему и штаны дадим. Аркадьев напомнил с улыбкой: — Вы уже пригласили к нам Эйфелеву башню, а теперь и Поня­ товского хотите? — К нам, к нам,— снисходительно прогудел Маяковский.— Все подходящее — к нам, все поставим на пользу социализма. Аркадьев повел Маяковского еще к одному памятнику, установлен­ ному всего год назад здесь же, в Лазенках. Мучительно сгорбленный, страдающий Шопен сидел в окружении скошенных бурей каменных вет­ вей. Набивший руку на гидовских разъяснениях Аркадьев стал тракто­ вать этот памятник как символ бурной и трагической жизни Шопена. А Маяковский уточнял; — Где был Шопен в тридцатом году, во время польского восста­ ния против царизма? — В тридцатом?.. Позвольте... Так. Он был в Вене, жил там. — А в сорок восьмом, во время революции? — В Англии. Это был последний год его жизни. Как ни пытался Аркадьев пропагандировать красоты памятника, Маяковский только посмеивался; 84