Сибирские огни, 1967, № 11

Леф, когда главное сейчас поэма! При чем тут письма друзей, стано­ вящихся бывшими, когда главное — голос толп, так внезапно умолк­ нувший? Вы не могли подождать с письмом, Борис? Или письма у по­ этов вырываются так же неостановимо, как стихи? Дался всем этот Леф! Да он, Маяковский, в конце концов, не тео­ ретик, он поэт и любит хорошие стихи, кто бы их ни написал — Безы­ менский или Саша Черный, Пушкин или Асеев. Он сейчас и не думает о теориях Лефа, когда пишет свою поэму. В Лефе — те, кто друзья; порвать с Лефом и остаться другом ему, Маяковскому,— так нельзя было, он человек нераздельный. Дружба и верность не нужны, когда они только для воспоминаний... Борис ушел, на смену ему приходит в Леф Сема Кирсанов, который, может, тоже станет когда-то большим поэтом, но ровесником-то не станет никогда, и дружбы такой, какая ушла, уже не может быть у тяжелеющего мужчины с двадцатидвухлет­ ними. И без того писание стихов похоже на вольтову дугу, сжигающую концы тех самых проводников, по которым течет к ней электричество; а тут еще дополнительное напряжение возникло в электросети нервов! И пока не вспыхнуло всё бессмысленным пожаром, надо переключать в- стихи и это чрезмерное напряжение. Может быть, поэтому новая глава началась с имени человека, кото­ рый сохранил верность? — Мне рассказывал грустный еврей Павел Ильич Лавут. Может быть, поэтому Павел Ильич вдруг представился грустным? Апофеоз гражданской войны Маяковский писал по устным воспо­ минаниям Лавута, и прошлогоднее мотание с ним по Крыму казалось счастливым временем. Маяковский великолепно знал Крым — и ковыльную степь под Джанкоем, и белый камень Инкерманских высот под Севастополем, и города, составляющие странную гармонию роскошных дворцов и плоскокрыших белых домиков. Это было как декорация, на фон которой картинно накладывались детали, подсказанные Лавутом: На рейде транспорты и транспорточки, драки, крики, ругня, мотня,— бегут добровольцы, задрав поэточки,— чистая публика и солдатня. Взгляд резко выхватывает из хаоса паники одну фигуру, и слож­ ный, свободный размер переходит в отрывистый ритм двухстопных строчек; Глядя на ноги, шагом резким шел Врангель в черной черкеске. Одним лишь удлинением окончаний у четных строк привносится трагедийная нота в образ поверженного врага; И над белым тленом, как от пули падающий, на оба колена упал главнокомандующий. И вот уже новый размер, сбиваясь от спеха, ог предчувствия побе­ ды врывается в поэму: 120