Сибирские огни, 1967, № 11

башни и охотнорядцев, приодевшихся согласно с эпохой в тряпье,— чтобы притащить тебе за пазухой, спасая от мороза, две морковки... Тихая Уча совсем не двигалась, отражая в своем мутноватом зер­ кале травянистый берег и березы у самой воды. Лиле было не впервой, и она не удивилась, что ни слова не произ­ нес Володя за весь путь. Она только сказала: — По-моему, тебе сейчас не до прогулок и разговоров. — Да, извини, Лилек,— пробормотал Маяковский.— Голова зара­ ботала, пойдем скорее домой. Он шел обратно и бормотал невнятно, как радио: — Если я чего написал, если чего сказал, тому виной глаза-небеса, любимой моей глаза. И обгонял Лилю, и не замечал ее, как будто о какой-то другой женщине сочинял эти строки. Дома он записал пришедшую строфу, которая пригодится позже, и опять сел за книги. Пока еще не наступил в поэме ярчайший день — Двадцать Пятое Октября,— с которого началось строительство социализма. Да! Строи­ тельство социализма! — что бы там ни говорил кто-то, теоретизирую­ щий в обставленном кабинете, облеченный властью, данной ему рабо­ чими и крестьянами, испытывающий сытость, как нормальное состоя­ ние... Сапронов не верит в социализм без мировой революции. Ваков­ ский требует революционной войны, а не строительства социализма. Председатель Моссовета Каменев и председатель Ленсовета Зиновьев стоят на той же позиции. И возглавляет всех их Троцкий, недавно вы­ веденный из Политбюро, но остающийся членом ЦК... Не понимал этих людей Маяковский, не мог понять. Сам он только и жил сегодняшней поэзией и завтрашним социализмом, который обязательно должен раз­ решить все противоречия и войн, и любовей, и литературных драк. Двадцать пятого октября Маяковский не был ни на Дворцовой площади, ни в Зимнем, ни в Смольном. В ту ночь он с тревожной ра­ достью ходил по улицам, прислушивался к пулеметам, натыкался то на подозрительных личностей, то на красногвардейские патрули. В Смольный он попал дней через десять после революции, когда, на­ конец, туда допустили журналистов. Поэтому у него осталось только общее впечатление от того дня, а нужны были в поэме детали, каждая из которых драгоценна для истории. Демьян Бедный часто в своих поэмах перемежает стихи докумен­ тальной прозой. Таким путем идет сейчас и Асеев, работая над «Се­ меном Проскаковым». Маяковский выбрал задачу потрудней: он все документы и мемуары превращал в стихи, не отступая от докумен­ тальности. «Мы ворвались во дворец... такой роскоши никогда не видели. Зер­ кала, золото, шелк» — вспоминал рабочий-красногвардеец Адамович. «Летят на лестницы, на ступеньках схватываются с юнкерами, опроки­ дывают их»,— писал Подвойский. «Толпа влилась в комнату и, как вода, разлилась сразу по всем углам»,— воскрешал кошмар своего па­ дения министр Временного правительства Малянтович. Маяковский выбирал детали из живых свидетельств и слагал их в собственную картину: Долой! На приступ! Вперед! На приступ! Ворвались. На ковры! Под раззолоченный кров! 110