Сибирские огни, 1967, № 10

пароходов. И выплыли корабли из вечерней осенней сырости и бросили якоря в стихи: Может, просит: — «Красная Абхазия!» Говорит «Советский Дагестан». Я устал, один по морю лазая, подойди сюда и рядом стань. Но в ответ коварная она: — Как-нибудь один живи и грейся. Я теперь по мачты влюблена в серый «Коминтерн», трехгрубный крейсер. Сволочь бабы, трясогузки и канальи... Он лег спать в эту ночь на своей старой кушетке. А утром он вы-* черкнул горькое, злое слово, вырвавшееся так искренне. Чуть помягче оставил он стих: «Все вы, бабы, трясогузки и канальи». В эту пору профессор Шенгели начал выступать в аудиториях Мо­ сквы с докладом: «Маяковский во весь рост». Маяковскому дали стено­ грамму этого доклада, отпечатанную на машинке. Он заперся с ней на Лубянке и брезгливо стал листать тощую пачку страниц. Он приготовился прочесть руготню, критику, глупые упреки в раз­ рушении классического стиха, но вместо этого лиловые буквы слага­ лись в слова некролога; с болезненным любопытством он читал словно бы не о себе, словно совсем отчуждены от него были эти страницы, ведь не мог же быть о нем, живом, некролог: «...Сейчас уже можно подвести итог его литературной работе, так как она фактически закончена. Талантливый в 14-м году, еще интерес­ ный в 16-м.— теперь, в 26-м, он уже не подает никаких надежд...» Это о нем слышит такие слова Москва. Вот он сидит сейчас, читает, нервничает, скоро собирается обедать, а в то же самое время в москов­ ских аудиториях, как в церквах, идет его отпевание. Ага! Но это уже не некролог, не выдержал оскорбленный профес­ сор панихидного, даже вроде бы скорбно-сочувствующего тона, вот уже полетела брызжущая слюна: «Чем же обусловлен успех Маяковского? Колоссальным нахрапом самоутверждения, революционной фразой и упрощенством, с которым Маяковский трактует те или иные проблемы! Его желтая кофта и литературные скандалы проистекают из чувст­ ва собственной недостаточности. Выпячивание своего «я»: трагедия «Владимир Маяковский», «больше всего мне нравится моя собственная фамилия — Владимир Маяковский», в поэме «Человек» главы названы: «Рождество Маяковского», «Жизнь Маяковского» и т. д. «Про это» украшена в первом издании рядом снимков (для таковых надо позиро­ вать), изображающих, как Маяковский говорит по телефону, сидит на чемодане, стоит на мосту и т. д. Книжка сатиры называется: «Маяков­ ский улыбается, Маяковский смеется, Маяковский издевается». Здесь не просто самовлюбленность, какая была, например, у Баль­ монта,— здесь глубоко укрытая боязнь: «Не забыли бы, что это именно я, я Маяковский, Владимир Маяковский, Владимир Владимирович Мая­ ковский, живущий на Большой Пресне (36,24),—написал». Маяковский не понимал, почему больно ему было читать эти лист­ ки... Нет, ом понимал, но не хотел признавать, что какой-го Шенгели может причинить ему боль. Поэты и так нараспашку раскрывают себя перед публикой, они и без того незащищенные, потому что всё обнажа­ ют в своей душе. Так почему же каждый может тыкать зонтиком в боль« ное место, как версальские барыни в раны парижских коммунаров?!. Да, он, пришедший из старого мира уже поэтом в революцию, всегда 73