Сибирские огни, 1967, № 10

однажды почувствовал при виде бегущей толпы, словно затаилось и ждало лишь срока, и внезапно прорвалось, как нарыв, и растеклось по телу, парализуя мускул за мускулом. Евпаторийское море сверкало и переливалось под солнцем, морской ветерок не справлялся с жарой, буйствовали синие, желтые, зеленые, белые цвета, а Маяковский лежал в гостиничном номере, раздавленный тяжестью собственного тела, и ка­ залось ему. «то организм вобрал в себя из окружающего воздуха весь сорокаградусный жар и оттого стало прохладно вокруг до озноба. Диагноза врачей не требовалось, он знал, что это опять грипп, ко­ торый изматывал его так часто. Мускулы обдрябли и истончились, они не в силах были поднимать такую кучу тела, и Маяковский лежал словно кит на суше, словно Гул­ ливер, связанный тысячью лилипутских веревочек. И становилось страш­ но от собственной беспомощности. Жалили москиты. Они залетали под простыню, забирались под рубашку и кусали по-клеповьи. А он лежал и ничего не мог с ними поделать. Он впадал в забытье, в полусон-полуявь, и в редкий момент обо­ стрения чувств заставил себя на том, что тупо смотрит в одну точку на потолке. Тогда он отрывал взгляд и облизывал пересохшие губы. Склонялись лица доктора, сиделки, гостиничных служащих, испуган­ ного Лавута, которому Маяковский слабо улыбался. Хотелось сказать ему, что вот вам компаньон ничего себе попался —то публика от него разбегается, то он в жару грипп схлопатывает. Но говоригь не хотелось, .мозг стал вялым, как мускулы, ему трудно было поднять и двинуть мысль. Опять приходило забытье. На него, неподвижного, двигалась толпа, оставляя за собой клейма следов, заполняла комнату на Лубянке — и это оказывалась нежомната, а желтый вагон. Оч хотел закричать в эту толпу, но она разбежалась, посверкивая браслетами и бриллиантами, остался лишь татуированный осоавиахимовец, не спеша поплевывающий в кулаки, и это был не осоавиахимовец, а худенький подросток Гулячкин, он махал бумагой и вопил от радости: — Мамаша, с таким мандатом я всю Россию переарестую! — Валерий Михалыч, Валерий Михалыч,— бормотал Маяков­ ский,—Дзержинского сюда... ...И уже не было ни Г'улячкина, ни вагона, а была набитая комода­ ми комната с канарейкой в клетке, илежал он на пуховой перине, напол­ ненной клопами, и от их укусов невозможно было сбежать... Очнувшись, Маяковский опять смотрел в потолок и слабой рукой отгонял москитов, когда видел их в воздухе. Но они редко летали, они ленились летать в пределах комнаты и скрытно ползали по стенам и по кровати. Маяковский смотрел в потолок и вспоминал свой бред и про­ слеживал его истоки из реальности. У Мейерхольда в пьесе Эрдмана «Мандат» играл Гулячкина Эраст Гарин. Оптимистичный Всеволод трактовал мещанина как историче­ скую окаменелость, и гундосый крик Гулячкина о всесильном мандате вызывал беззаботный и победоносный хохот зрителей... А Гулячкины не окаменели, они действительно обзаводятся мандатами на фамилии Медяников, Кулаковых, даже краснодарский контролер таскает при себе какой ни на есть мандатик. Наконец, прошиб пот, и жар начал спадать, и от взмокшего тела стало еще зябче, и сердце, стучавшее с гулом во время жара, теперь исчезало порою, изредка тихо ёкая, как останавливающийся ппи конце завода часовой механизм. Маяковский ворочал тело с боку на бок очень осторожно, чтобы совсем не остановить сердце. 67