Сибирские огни, 1967, № 10

— Нет во мне ни Блока, ни Демьяна. А дубинок сколько угодно, да не давидовых, а голиафовых. И выбить из меня хотят —Маяковско­ го. Вы, кажется, тоже иногда не прочь поразмахивать в моем направ­ лении. — Я не сторонник этого питекантропекого оружия. Но если и хо­ телось бы мне что-нибудь выбить из вас, так это ваш отход от поэзии. — Интересуюсь, что такое поэзия? Они говорили двое, да еще Асеев молча участвовал в разговоре, вдавив пальцы в подлокотники кресла и подавшись вперед, готовый рвануться при малейшей тревоге. В уголке скромно и неподвижно бе­ лели выпущенные белые воротники. — «Облако в штанах» — это поэзия. «Флейта-позвоночник» — это одна из вершин поэзии. А непоэзия —это кипы ваших газетных стихов последних лет... Знаю, знаю! —- Полонский поднял перед лицом белую сильную ладонь.— Вы заговорите о социальном заказе. Но соцзаказ — нечто внешнее для художника, как производство болванок для литейши- ка. В этом случае художнику приказывают подделываться. А большим художником можно стать, если петь, как птица — по внутренней по­ требности. Я против лефовского соцзаказа. Маяковский начал раздражаться, и только воинственная поза Ко­ лядки—будто посмотрел на себя в зеркало —удержала его. Он вну­ шительно ответил: — Художнику приказать нельзя, но сам себе он приказать может. Велемир Хлебников говорил: никто не исполняет приказ так точно, как солнце, если ему утром приказать встать с востока... Птичка, конечно, не воспримет соцзаказа, для этого у нее эти самые потребные внутрен­ ности тонки. Кстати, несмотря на вашу борьбу с газетной поэзией, сти­ хи у вас в журнале неважнецкие. Надо бы их потщательней просеивать. Полонский откинул голову, колыхнув шевелюрой, и засмеялся: — Вы хотите сказать: проасеивать? Превратить «Новый мир» в филиал Лефа? Маяковский ценил остроумие и широко улыбнулся, нагнав на щеки резкие вертикальные морщины. Асеев засмеялся, из скромности пома­ тывая головой, будто не принимал такое шикарное опосредствование своей персоны. — Ладно,—примирительно сказал Маяковский.—А вот это поэзия или нет? —И вынул из кармана листки с перепечатанным на машинке стихотворением «Сергею Есенину». Полонский протянул было руку, но, поймав какие-то сигналы бе­ лых воротников из полутемного угла, попросил: — Прочитайте сами. Честно говоря, я люблю вас слушать. Маяковский все-таки положил дистки на стол: — Берите. Я и так помню. Когда голос, плотно заполнивший кубатуру кабинета, умолк, По­ лонский поднял от листков глаза и сказал негромко и протяжно:' — Да, это — поэзия. — Это здорово! — твердо выкрикнул Михаил Голодный, и Маяков­ ский громоздко повернулся в кресле, выгнул шею и впервые с интересом поглядел на него, подмигнул. — Беру стихотворение,—сказал Вячеслав Павлович.— Гонорар го­ тов выплатить сейчас же. — Не откажусь. — Да-а, Есенин, Есенин! — вздохнул Полонский.—Читали у нас в первом номере «Черного человека»? — Да,— снова мрачнея, отозвался Маяковский.—Там же и мои 38