Сибирские огни, 1967, № 10

Фининспектор, к которому пришел Маяковский в полутемную конто­ ру, заваленную толстыми папками, выслушал всякие высокие слова, скукожившись за столом, обвиснув, будто из него выпустили воздух, и с вялым бесстрастием сказал: — Учтите, гражданин, дальнейшая неподача декларации повлечет повышенный штраф и ревизию доходов. Маяковский молча ушел, толкнув тростью дверь, он был брезглив и не любил касаться захватанных дверных ручек в присутственных местах. Чиновник государства выполняет свое маленькое дело. Он вполне мог бы повесить над собой плакат: «Разговаривать с фининспектором строго воспрещается». Ничего бы не изменилось, потому чго разговоры с ним бесполезны. Выполнять маленькое дело — это не беда, но беда, если до всего прочего —его дело маленькое. А стих «Строго воспрещается» и в столице никто не хочет печатать. В «Вечерке» и в «Рабочей Москве» только посмеялись над таким ми­ зерным бюрократизмом. Из глубин памяти зримо всплыл давнишний — желтый, ломкий, с древесными занозами —лист «Правды»... Это было года четыре назад, когда однажды Маяковский развернул «Правду» и прочитал во вчераш­ ней речи Ленина о своем стихе «Прозаседавшиеся»: — Давно я не испытывал такого удовольствия, с точки зрения по­ литической и административной... Не знаю, как насчет поэзии, а насчет политики ручаюсь, что это совершенно правильно. Ну, вот! Это сказал Ленин. А сейчас говорят: — Это фельетонный факт, в нем нет предмета поэзии. Тогда так же обычно говорил Стеклов, и «Прозаседавшиеся» попали в «Известия» лишь потому, что редактор уехал в отпуск. Страшно по­ думать, от кого только ни зависит судьба поэта! Будь Стеклов на ме­ сте, сказал бы: «Неверное обобщение! Клевета на советскую систе­ му!»— и Ленин никогда бы не прочитал этого стихотворения и не ска­ зал бы о нем своего доброго слова. Что это еще за предмет поэзии? А политика — чей это предмет? Когда писались «Прозаседавшиеся» или делались Окна РОСТА, то он, поэт, думал об одном: как поэтическую форму поставить л а службу по­ литическому содержанию. Это и есть один из принципов Лефа, и Сер­ гей Третьяков прекрасно его сформулировал: «Предельно овладев ору­ жием эстетической выразительности, заставлять Пегасов возить тяже­ лые вьюки практических обязанностей агит- и пропаг-работы». «Поэты не идут!» —этот клич стоит по всей Руси великой. Да поэ­ тов не пускают! О поэтах молчат или ругают их. А «Цемент» Гладкова обеспечивают гипертрофией рекламы: Коган и Вешнее расхвалили ро­ ман, журнал «Экран» дал восторженные отзывы именитых читателей, вплоть до наркомов. Маяковский ненавидел каменные глыбы романов и не мог слышать слов «эпическое полотно». Правда, он почитывал романы, а Достоев­ ского и Чернышевского, и современного Артема Веселого даже любил. Но Леф в принципе не признавал романов —за литературную выдумку. Леф считал, что простое собрание жильцов коммунального дома ин­ тересней любого романа. Фактография тоже была его принципом. Лефовцы всегда яростно нападали на всех противников этого прин­ ципа— на Луначарского, который обвинял их в примитивизации задач литературы и в отрицании классического наследства, на перевальцев, которые собирали к себе старых и даже далеких от революции писате­ лей, на союзников-рапповцев, которые хотели создать чисто пролетар- 3 Сибирские огне № 10 33