Сибирские огни, 1967, № 10

Но в Баку Маяковский снисходителен к старине: она не довлеет над городом. Холм с дворцом Ширван-шаха кажется кучей старья, которое сгребли в одно место, чтобы оно не валялось повсюду. На книжных магазинах надписи: «Бакинский рабочий». Выходит га­ зета «Бакинский рабочий». Рабочие господствуют в городе, их 150 ты­ сяч на 500 тысяч населения. Это они грохочут в доках, дымят трубами завода имени лейтенанта Шмидта, ходят по улицам, смуглые от солнца и нефти,—южане с гортанным говором. И даже минарет мечети Сыных- Кала похож на заводскую трубу — круглый, кирпичной кладки, сужаю­ щийся кверху; только из жерла торчит башенка, будто заткнули трубу,, чтобы не дымила. Маяковский ходит по учреждениям и согласовывает сроки своих вы­ ступлений, он рвется на промыслы и досадует на молодых устроителей, которые не могут четко организовать график. Поэтому свободного вре­ мени оказывается чересчур, а он не любит излишка свободного времени. Впрочем, он любит ходить по городам, в которые приезжает. Он за ­ ходит в узкие улочки, где плечи едва вмещаются меж стен, через пролом древних ворот видит современные дома и трамваи. Он любуется зрели­ щем на главной улице: одиннадцать верблюдов бесстрашно, словно лава конницы, бегут на трамвай. Перед ними, подняв руки, задом прыгает че­ ловек в черкеске и орет что-то. Верблюды явно презирают трамвай, но человека уважили. Чуть ли не с любой точки города видно море. Оно качает на жир­ ной воде низкие рыбачьи фелюги с тонкими мачтами, но бессильно по­ качнуть тяжелые нефтеналивные баржи, которые стоят на рейде не­ подвижно, как на мели. На вывесках замысловатый тюркский алфавит заменен латинским,, и надписи выглядят страшно иностранно: по-русски написано «Аптека» — и тут же «Aptiq». От названия парикмахерской в тупике бросает в па­ рижский восторг: «АеШа». Редко-редко мелькнет женщина в чадре, безглазое существо с чер­ ной тканью вместо лица. А молодые большеглазые смуглянки пробегают мимо с открытыми лицами и совсем по-московски стреляют глазами снизу вверх на видного мужчину. Маяковский останавливается, тяжело опираясь на трость, смотрит вслед — на колышущиеся талии, на мелькающие из-под длинных юбок задники башмачков и грустит про себя чужими стихами: Шаганэ ты моя. Шаганэ. Там на севере девушка тоже. На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне... Маяковский пронзительно ощущает свою одинокую бесприютность. Словно непродыхаемый норд, по-местному хазри, внезапно пронизал сквозняком, налетев от далекого волжского устья. И не укутаться от него, не спастись, прошел он сквозь тело, леденя каждую клеточку. Вечером он пишет письмо Лиле: «Дорогая и родная моя Кисица! (Это я сделал из Киса и Ли­ сица)...» Он пишет длинное письмо, пишет о верблюдах, о латинском алфа­ вите, о Каспийском море, в которое безвыходно впадает Волга. Он хочет укрыться- за Лилиным маленьким телом, за ее слабень­ кими руками, которые так далеко. Он старательно обрамляет шутками одну-единственную необходимую фразу: «Каждому надо, чтоб у него был человек, а у меня такой человек ты. Правда.» 28