Сибирские огни, 1967, № 10

Рыдания длились так долго, что восприятие их притупилось, они' уже стали театральными. Вся вздыбленная горечь и муть этих дней осела на душу злостью. Не мог без зубовного скрежета читать Маяковский груст­ ные, усердные объяснения — почему это умер поэт. От Троцкого и ждать другого было нечего, он давно провозгласил, что наш переходный период от капитализма к социализму не может со­ здать собственной литературы, и как бы заранее обрек на душевные му­ ки всех писателей, которых угораздило родиться в этот период. Пример­ но то же твердил Воронский. Не ждал Маяковский добра и от Когана. Но пролетарские-то поэты?.. Что, все сговорились, что ли, объяснять и оправдывать смерть поэта? Или, в крайнем случае, мягко упрекать, как Жаров?.. Да вы при жизни защищайте поэта от смерти, а не оправ­ дывайте его смерть!.. Смерть нельзя' объяснять, ее надо опротестовы-. вать. Слишком многие жалели и метались, от одного этого боль отходи­ ла, и растерявшаяся было душа сконцентрировалась — в протесте. Он почувствовал себя достаточно собранным, чтобы зайти на очередной вечер памяти Есенина, который на сей раз проходил в Художественном театре. Он пришел к самому началу, когда в зале уже гасли огни, и укром­ но сел в последних рядах. В ярком квадрате сцены, в глубине, стояла тонкая, бессильно склоненная березка. «А когда я помру, что выволокут на сцену? — с внезапным, болез­ ненным любопытством подумал он.—Наверное, какой-нибудь дубовый комель, и будут плакать от умиления собственной чуткостью. От одного этого помирать противно». На сцену один за другим вышло несколько ораторов и проникно­ венно пожевало мочалу, передавая ее друг другу изо рта в рот. Объ­ яснение и оправдание продолжалось. Напостовец-рапповец выводил тра­ гедию Есенина из непонимания великой роли смычки крестьянства с пролетариатом. Крестьянский писатель с галстуком-бабочкой ^уве- рял, что Есенин пал жертвой противоречий между новой и старой де­ ревней. Потом к роялю бесшумно прошел мимо березки концертмейстер и следом вышел из-за кулис на авансцену Собинов, и траурно настроенный зал только шелохнулся от восторга, но удержался от неуместных апло­ дисментов. И Собинов своим великолепнейшим тенором, которым недавно по­ трясал Большой театр в вагнеровском Лоэнгрине, тихо, осторожно и жа­ лобно запел старинный романс: Ни слова, о друг мой, ни вздоха, Мы будем с тобой молчаливы. Большой зал мягко наполнился грустью, и сотни людей замерли, вдыхая печаль, дыша ею. Маяковский, разъяренный, встал. Тихо встал и, повернувшись спиной к певцу, пошел к выходу. Из рядов сверкнули на него в темноте гневные взгляды, капельдинер поднялся от дверей, чтобы пресечь кощунство. Маяковский осторожно отстранил его и вы­ шел. Тихо вышел, ничего не нарушив. Через несколько дней, оставив Лиле деньги на капитальный ремонт новой квартиры в Гендриковом, он бросился в поезд, чтобы вырваться из. рыдающей, отпевающей, стреляющейся Москвы на просторы страны, где можно вздохнуть не печалью. 20