Сибирские огни, 1967, № 10

смертоносной нежности. А он, Маяковский, славный тем, что молниенос­ но умел откликаться стихами на любое событие, не мог выдавить из себя ничего. От Лубянки он спускался по Театральному проезду, пробивал себе путь в гундящей толпе Охотного ряда, мимо лавчонок и крытых рядов, преграждавших дорогу к Тверской. Хотя мороз отбивал запахи, ему мнилось, что охотнорядцы провоняли лежалой требушиной, и ржавой селедкой, и огуречным рассолом. Сытые рожи лавочников, какие-то до­ революционные чуйки, какие-то накрашенные мадамы с домработница­ ми впереди, нагруженными кошелками с провизией,—зло и равнодушно, хохоча и ругаясь, крутилась эта толпа в лабиринтах трухлявых лавчо­ нок. Этим наплевать и на рыдающую Москву, и на хлопанье выстрелов, и на Есенина с его смертью. Эти даже самоубийцами никогда не будут, а разве что лишь убийцами. Сквозь зазывы лоточников, сквозь матерщину подвозчиков, сквозь взвизги барынь пробивались изредка отвратительные изыски нэпман­ ского остроумия: — Ах, какой гепеужас! — Вы меня поразили в самое эресефесердце! Маяковскому хотелось все эти мелкие, незапоминающиеся, привыч­ ные, ненавистные рожи слить в одну мордастую физиономию и отхле­ стать ее, потому что ни стихами, ни смертью поэта ее не проймешь. Не этих надо спасать от пронзительного есенинского прощания... Он шагал, раздвигая толпу, а хотелось расталкивать ее так, чтобы вокруг валились наземь. Он не смел драться, он не дрался ни разу, он знал: если начнет —убьет! Он пробивался на Тверскую, к самой большой стройке Москвы. Здесь зачинали здание Центрального телеграфа. Он подолгу стоял, гля­ дя на забор, оградивший готовый котлован, на пропылённых рабочих в брезентовых рукавицах. Здесь все было сдвинуто, нарушено, поднято на дыбы. Пешеходы сходили на мостовую, извозчики и автомобили жа­ лись к противоположному тротуару, грохотали взрывы, били по бара­ банным перепонкам. Серая пыль взметалась в воздухе, оседая на снег и на вжимающих головы в плечи прохожих. Здесь грохотали взрывы и в день похорон Есенина, и позже, и мертвая тень Есенина блекла над этим местом, рассеивалась в пыльном воздухе. А через неделю после похорон —в Камерном театре весь зал стоя слушал, как Алиса Коонен под музыку похоронного марша читала' по­ следние стихи Есенина. А еще через несколько дней комсомольский поэт Александр Жаров положил свой венок «На гроб Есенина»: Это все-таки немного странно. Вот попробуй тут не удивись: На простом шнуре от- чемодана Кончилась твоя шальная жизнь. Мы прощали и дебош, и пьянство, Сердца звон в твоих стихах любя. Но такого злого хулиганства Мы не ждали даже от тебя. Это дело роковой ошибки. Исправлять ее, увы, нельзя... Вот тебя оплакивают скрипки. Женщины, поэты и друзья. Для деревни новой, для гулянки Ты давно уж без вести пропал... И грустят, грустят лады тальянки О словах, которых ты не дал. 2* 19