Сибирские огни, 1967, № 10

Маяковский не пошел на Октябрьский вокзал встречать гроб, соп­ ровождаемый Софьей Толстой и Александрой Есениной, 'не был ни & Доме Печати, ни на похоронах. Он не мог видеть покойников, не выно­ сил похорон и никогда не бывал на них. Единственный умерший, с которым он прощался, был Ленин. В те дни он по многу часов стоял на морозе, чтобы только пройти в веренице людей мимо Ильича. Выйдя из Дома Союзов, он опять становился в- очередь, чтобы снова на две минуты увидеть Ленина. Но он так и не воспринял его как мертвого... Он клял себя и будет клясть до конца своих дней за то, что ни разу не поговорил с Лениным. Видел его изда­ ли,— в президиумах конгрессов и на трибунах разных площадей, и не осмелился подойти, только однажды послал свою книгу «150 000 000». Больше ни на чьих похоронах не бывал Маяковский и не пойдет никогда, В эти дни он метался по Москве и ничего не мог написать. А Москва рыдала по Есенину. Маяковский выходил на Арбатскую площадь и видел в глубине между домами протянутое через весь Никитский бульвар черное по­ лотнище с белыми буквами: «Тело великого национального поэта Сергея Есенина покоится здесь». Он бродил по Страстной площади, где склонивший голову Пушкин стоял лицом к белым стенам Страстного монастыря и спиной к Тверско­ му и Никитскому бульварам. Он услышал возле пивного зала на углу площади пьяную песню: В этой жи-изни помира-ать не ново. Но и жи-ить в ней то-оже не новей... Это пел вылезший наверх по ступенькам на улицу парень в красно­ армейских обмотках на худых ногах, он выплакивал песню, растирая кулаками по лицу пьяные слезы. В эти рождественские дни Москва кабацкая гуляла по всем своим кабакам и в празднества легко включила тех, кто хотел справить поминки. И член политбюро Троцкий навзрыд причитал в «Правде»: «Есенин тихо ушел из жизни, не хлопнув дверью. Он не был революционером. Он был интимнейшим лириком. Эпоха же наша не лирическая... Поэт погиб потому, что был несроден революции. Но во имя будущего она навсегда усыновит его». А в Прогонных и Проточных, и Квасных переулках тихо хлопали,— не двери, нет,— ошалелые выстрелы. И в разделе происшествий «Вечер­ ки» появились сообщения о самоубийцах, заканчивавших свои торопли­ вые записки последними строчками Есенина. И в той же «Вечерке», не смущаясь соседством с этими фактами, научно определял роль Есенина в русской поэзии президент Академии искусств Петр Семенович Коган. И даже пролетарский поэт Иосиф Уткин отпустил Сергею Есенину, словно поп, смертный грех: Есть ужас бездорожья, И в нем конец коню. И я тебя, Сережа, Нисколько не виню. Цветет, поет отчизна. А ты не можешь петь. Но, кроме права жизни. Есть право умереть. Тень Есенина подымалась над всей Москвой, нависала над ней в 18