Сибирские огни, 1967, № 10

вопили на все голоса. Набирая у них разные газеты, Маяковский мель* ком видел траурные рамки извещений. Только дома он раскрыл газеты. И прочитал спокойные и грустные строки предсмертного стихотворения: До свиданья, друг мой, до свиданья. Милый мой, ты у меня в груди. Предназначенное расставанье Обещает встречу впереди. До свиданья, друг мой, без руки, без слова, Не грусти и не печаль бровей,— В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей. Будто с жалостью смотрел в пьяное лицо с прикрытыми осолове­ лыми глазами, и вдруг на этом лице поднялись тяжелые веки, и глянули абсолютно трезвые, все понимающие и о тебе же сожалеющие глаза. Маяковский не мог оторваться от этих глаз, и все клеточки мозга постепенно заливала обнаженно простая и оттого страшная истина: «Но и жить, конечно, не новей»... Нет, не «Черным человеком» распрощался с людьми Сергей Есенин. Маяковский бессильно сидел за столом, уставясь в посветлевшее замороженное окно. Со двора глухо доносился зловещий крик точиль­ щика ножей: — Точить ножницы, ножи! Точить ножи, мясорубки! Но и жить, конечно, не новей,— эти строчки исчерпали все. После них бесполезно что-либо писать... Но и драться, но и любить, но и писать стихи и даже призывать к жизни, конечно, не новей, чем умереть... Хотя в комнате светлело все больше, казалось, что все гуще возвра­ щается бредовая ночь, в которой быотся, как пульс, две строчки, отсчи­ тывая секунды жизни, и Есенин, умерший, но не мертвый, с наивной улыбкой приглашает выполнить свое предреченье, как он исполнил свое. Опять на дворе заорал точильщик ножей, и Маяковский почувство­ вал, как спало оцепенение, и он вдруг понял, какой секрет заложен в этих простых, казалось бы безыскусных и торопливых, строчках. Нет! Такие стихи, может быть, созревают всю жизнь. Стихи написаны так, будто это интимное прощание с любимой женщиной, личное письмо, только ей. А ведь на самом деле они не адресованы ни жене Софье Толстой, ни Айседоре Дункан, это вообще не женщине стихи, это стихи «милому»/а не «милой». Есенин прощается сразу со всеми, со знакомыми и незйакомыми, с мужчинами и женщинами, но прощается с каждым в отдельности, интимно прощается с каждым из сотен тысяч людей. Сколько же людей после такого прощания так и не скинут с себя оцепенения! Сколько поклонников положит он с собой в могилу? Зачем же умирать так, Сергей Есенин? Абсолютно необходимо ан-~ нулировать ваш стих, пока он не разнес беду. Надо срочно писать та­ кие стихи, чтобы каждый воспринял их как свои личный отрицательный ответ на ваше прощание, чтобы развенчать страшную неотразимость истины: «Но и жить, конечно, не новей». - Но ни в этот день, ни во многие последующие ничего не мог написать Маяковский. Он бежал из своей одиночки —на улицы, в толпу, к Асе­ евым, Брикам, Мейерхольду, Пастернаку. И бежал от них обратно к себе на Лубянку. Он не мог видеть рыдающего Мейерхольда, не мог слышать подробностей от Осипа о том, как Есенин, не найдя в номере чернил, разрезал ножом руку выше кисти и макал в кровь перо, чтобы написать последнее стихотворение; как труп его семь часов провисел на трубе парового отопления в номере гостиницы «Англетер», пока не была взломана дверь. 2 Сибирские огни № 10 17 Новосибирская областная б и б л и о т е к а