Сибирские огни, 1967, № 10

в болотах под Вязьмой! Как мне вырастить жизнь иную сквозь зазывы лавок, если рядышком — вход в пивную от меня направо? Как я стану твоим поэтом, коммунизма племя, если крашено — рыжим цветом, а не красным — время?! Асеев присел на грань стола, напряженно уперев в пол вытянутые длинные ноги. Даже при электричестве, тушующем краски, было замет­ но, как его, недавно еще разгоряченное спором, подвижное лицо теперь посерело. Он волновался, слыша со стороны и переживая заново силу своего звонкого стиха. — Не однажды Колядке с разных трибун мылили шею за эти, в сущности говоря, правильные стихи,—усмехнулся Маяковский. — Да! — сказал Брик, вставая.— Есть у нас Асеев Колька, этот может! И на мгновенье затихло в комнате, и спор разрядился, и Лиля ска­ зала: — Володя, помоги мне принести чайник из кухни. Маяковский вышел вслед за Лилей и как бы заткнул собой дыру коридора. Если и были какие взгляды, то теперь они все уперлись в его спину, и Лиля была защищена от них. В этот поздний час на общей кухне, слава богу, никого не было. В печке прогорали остатки жара, и бриковский чайник жалобно пищал из последних сил. Лиля вся повернулась к Маяковскому и, запрокинув лицо, вопро­ сительно посмотрела на него. Маяковский накрыл ладонями ее плечи и, склонив голову, тоже смотрел ей в глаза. Эти глаза были огромные и круглые, как бывают лишь у ребенка, которому не пришлось еще щу­ риться от боли, ветра и пыли, не смежать устало век, не нагонять в угол­ ках морщинки. В их горячем, карем сиянии терялись отдельные черты лица — губы, щеки; они словно и были все лицо Глаза вопросительно смотрели на Маяковского, и он тоже покорно и молча спрашивал их. ...Когда-то, давным-давно, когда он был красивый, двадцатитрехлет­ ний, пришли они с Лилей к Осипу и сознались, что любят друг друга. И тогда, после трагических минут тишины, наполненной безмолвным и без- движным борением, Ося, великолепный формулировщик Ося. умеющий подвести идейную базу под любой факт, пробормотал со слабой улыб­ кой, что Чернышевский назвал своих героев «новыми людьми», а ведь они-то люди еще более новые и да будет позволено ему не уподобляться Лопухову в инсценировке самоубийства... И тогда решили всю жизнь быть вместе, втроем, и поклялись никогда и ни в чем не стеснять свободы друг друга. Это казалось так легко и так правильно- ведь по определению Эн­ гельса моногамная семья есть порождение буржуазного общества. А потом он не выдержал. Стоило не увидеть несколько часов Лилю, как тоска вырастала в какой-то бессвязный бред. Он бывал с ней подол­ гу, помногу, но стоило уйти, как тут же, за дверьми, немыслимо тянуло на­ зад; он словно заболел жаждой, которая от каждого глотка только силь­ ней распалялась. Как-то раз, уже после революции, он вернулся из поездки в Герма­ нию и бросился к ней, к единственной, кому отдал всю любовь, какая только была в нем, без остатка. Он больше не мог, чтобы она была с кем-то кроме него. Он, яростный враг моногамной семьи, готов был да­ же на семью, готов был оградить Лилю от всех и отнять только для себя. 11