Сибирские огни, 1967, № 9

и «королевский комедиант с бронзовыми пряжками на башмаках»... Сопоставляя роман «Мастер и Маргари­ та» с более панними произведениями Булга­ кова, например, с «Белой гвардией», нель­ зя не подивиться тому художественному рывку, какой был сделан талантом прозаи­ ка. Издержки модного в 20-е годы экспрес­ сионизма и «метельного стиля» (на что справедливо указывал В. Лакшин) приме­ нительно к иным страницам «Белой гвар­ дии» позволяют упомянуть Б. Пильняка или Артема Веселого. Не то «Мастер и Марга­ рита». В предпосланном журнальной публи­ кации вступлении Константин Симонов, го­ воря о главах, посвященных Христу и Пон­ ятию Пилату, называет совсем иные имена: «это роман в романе, психологический — внутри фантастического, эта великолепная проза, нагая точность которой вдруг за­ ставляет вспомнить о лермонтовской и пушкинской прозе». Да, но как же тогда связывается эта, пушкинская, «нагая точность» с безудерж­ ной, ошеломляющей фантазией и щедрой сатирической метафоризацией остальных глав? И почему в романе далекая, почти мифическая Иудея стала реальностью, в то время как происходящее вокруг мастера — сплошным нелепым сном? Это опять-таки обусловлено внутренним, философским за­ мыслом романа. Булгаков призывает к жиз­ ни, исполненной нравственного и духовного смысла, подлинной, выношенной веры и творчества. Так Пушкин и- Гофман попе­ ременно заявляют о своей причастности к двум стилевым ключам «Мастера и Марга­ риты». Великий немецкий фантаст и мистик, автор «Эликсира дьявола», кажется, сам явился, чтобы описать появление профессо­ ра черной магии Воланда на тихих Патри­ арших Прудах, полет Маргариты на шабаш и, наконец, грандиозный бал сатаны. Зда­ ние романа подобно храму, где соседству­ ют столпы солнечного света и мрак подзе-. мелий. Но между полюсами зла и добра, зани­ маемыми соответственно сатаной и масте­ ром, лежит еще море обывательской пошло­ сти, глупости, подлости и всяческой мелко­ травчатой суеты, равно отвергаемой (хотя и с противоположных позиций) обоими антиподами. Нельзя согласиться с А. Вули- сом, когда он утверждает, будто бы Булга- ков-сатирик черпает «факты из тех же почти источников, какие питали сатирическую дио- логию Ильфа и Петрова». Боль о человеке, внимание к его страданиям резко распре­ делили в булгаковском романе свет и тени, почти истребив в нем благодушный юмор: никакого сочувствия проходимцам, бойким халтурщикам и гешефтмахерам, всякого рода Латунским, Ариманам и прочим Варе- нухам. Если Остап Бендер в дилогии — это, по удачному определению И. Эренбурга, «симпатичный жулик», то в строгом худо­ жественном контексте «Мастера и Маргари­ ты» он выглядел бы уже начисто лишенным своего двусмысленного шарма. Скорей всего он вступил бы в шеренгу перечисленных выше мерзких химер, которым (словно в парижском Нотр-Даме) далее фронтона, внутрь храма путь заказан. Маргарита (напомню, что и она побыва­ ла королевой — на балу у сатаны) и мас­ тер, в самом деле, никак не вписываются в сатирическую панораму. Словно бы они и впрямь созданы из какого иного материала, чем, например, Степа Лиходеев, директор театра Варьете, или редактор толстого художественного журнала и председатель МАССОЛИТ Берлиоз. Правда, есть в этих главах еще один, внешне неприметный об­ раз— сначала как бы и шарж, поэт Иван Бездомный, а затем персонаж скорее уж сказочный, из русской сказки: Иванушка Блаженный, Иванушка Дурачок. Что может быть печальнее для поэта, нежели псевдоним «Бездомный»? Поэт без дома, без почвы... Но в начале романа он не только «бездомный», а еще и «бездум­ ный». Так вот, бездумно сочинил он свою очередную поэму, обсуждением которой в Патриаршем сквере и начинается роман. Здесь, в первой главе, Иван — ученик Бер­ лиоза, внимающий его просвещенным заме­ чаниям. Это он сгоряча предлагает отпра­ вить Канта «года на три в Соловки», страшно смущая Берлиоза, стесняющегося перед «Иностранцем» Воландом, своим про­ стодушием. Однако простодушие и есть та живая, животворная черта, которая спасает Ивана — теперь Иванушку (так ласково называют его в конце романа и автор, и мастер, и Маргарита) и выделяет его в хо­ роводе фантомов. Пройдя через цепь потря­ сений, осознав убогость и даже стыдобушку своего виршеплетства, он во власти другого замысла — продолжить труд мастера. «— Прощай, ученик,— чуть слышно сказал мастер и стал таять в воздухе...» Чисто гофмановская, лукавая двойст­ венность— знаменитая романтическая са- моирония не дает права отнестись к этому образу до конца всерьез. Увиденное «безум­ ными глазами» Иванушки остается на грани яви и бреда... Невозможно окинуть одним взглядом обширное здание романа «Мастер и Марга­ рита», как невозможно на нескольких стра­ ничках исчерпать его содержание. Вызывая в памяти множество славных имен, ромам этот в то же время несопоставим, уникален, как истинное произведение искусства. . Каждое новое читательское открытие (пусть с запозданием на три десятка лет) существенно меняет в литературе ее сложив­ шуюся карту, обогащает ее новыми имена­ ми. Вторая жизнь Булгакова заставляет и меня потеснить книги на любимой полке.