Сибирские огни, 1967, № 9

друг друга по щекам. Глядя на них, мы морщились. Как это дешево, грубо, прими­ тивно! А вот Чаплин сотворил из клоун­ ской драки настоящее чудо. Он повернул в ней какой-то рычажок, и затасканная, беззубая клоунада превратилась в сатири­ ческий образ огромной силы и глубины. В течение нескольких секунд мы увидели весь гуманизм нашего века. Вспомните, разве вы не были очевид­ цем, а может быть, даже и прямым участ­ ником такой картины? Честного и талант­ ливого человека травят всю жизнь. Травят за то, что он хочет жить и работать по- своему, а не по казенной шпаргалке. Карь­ еристы, подхалимы, приспособленцы льют на него всякую грязь, обвинаяют во всех грехах — и в бытовых, и в государствен­ ных. И у каждого только одна мысль: по­ скорей бы, подох этот человек, уж больно он де ко двору. Наконец, их заветное же­ лание исполняется. Обессиленный, почти всеми покинутый, заброшенный, человек умирает в нищете. И тогда над его гробом начинают говорить прочувствованные речи. Ах, какой это был мужественный, непод­ купный талант! Какая стойкость, прямота, смелость! И сколько ему, бедному, приш­ лось перенести! Под звуки траурного марша люди не прочь погладить покойника по голове. Но как бы поступили они, зашевелись покойник в гробу? Снова бы хлопнули его дубинкой? Искусство не только отражает действи­ тельность. Оно часто реорганизует ее, пе­ реводит из одного регистра в другой, ме­ няет тональности. В действительности было так. Отряд не­ коего Доннера пробирался в Калифорнию. Сбившись с дороги, он был захвачен страшным бураном в горах и без всякой надежды на спасение очутился перед ли­ цом голодной смерти. Начались невероят­ ные лишения. Чтобы как-нибудь, хотя бы обманным путем, утолить голод, путешест­ венники варили мокасины. Нашлись и та­ кие, что стали пожирать мертвецов. В от­ ряде было сто шестьдесят человек, осталось в живых восемнадцать. Об этом страшном путешествии Чаплин прочел в книге. И что же он сделал? Вспомните «Золотую лихорадку». Го­ лодный Чарли варит свой собственный башмак, а затем съедает его с большим аппетитом. Он тщательно обсасывает гвоз­ ди, словно это косточки каплуна, а шнурки ест, как макароны. Это так комично, что зрители всегда смеются здесь от всей души. Смеялись и мы. А потом подумали: все-таки это странно. Кдк могла трагиче­ ская гибель отряда обернуться смехотвор­ ным супом из башмака с гвоздиками? Чаплин — человек исключительной фанта­ зии. Неужели он, читая книгу о Доннере, не видел перед своими глазами, как обезу­ мевшие от голода путешественники едят трупы своих товарищей? И ему не было страшно? Чаплин отвечает ва это: — Страшно, очень страшно. Не только история с отрядом Доннера, вся наша жизнь полна ужасов. Она бессмысленна, иррацио­ нальна. Перед слепыми силами природы мы беспомощны и одиноки. Что же остается нам делать? Только смеяться, ничего не принимать особенно близко к сердцу. Смех — это бодрость нашего духа, вызов судьбе. В ответ на все превратности, на все удары ее будем звонко смеяться, обса­ сывать железные гвоздики. Иначе сойдем с ума. ...Вновь и вновь перелистываю книгу. В ней много фотографий. На одной из них сильные мира сего во главе с Черчиллем. С бокалом в руке он произносит в честь Чаплина тост. Подумать только — сам Чер­ чилль! Такие' снимки Чаплину несомненно нравятся. А вот другой снимок. Огромная толпа стоит на улице, ожидая появления Чаплина. Толпу энергично осаживают по­ лисмены. Чаплин покажется всего лишь на одну-две минуты. Ограждая от натиска толпы, полисмены моментально усадят его в автомашину, захлопнут дверцу, и народ­ ный любимец укатит. Куда? К Рузвельту, Черчиллю или к принцу, Уэлльскому? В такие минуты Чаплину не по себе. Просто­ му народу он не успел сказать ни одного теплого слова. И когда он под охраной полиции быстро проходит мимо толпы, так долго и терпеливо его ожидавшей, ему ка­ жется, что он топчет цветы. А потом, после банкета, оставшись на еднне с самим со­ бой, он, возможно, думает: Почему меня так сильно тянет к бога­ тым? Потому что я сам стал миллионером? Или во мне все еще говорит мое низкое происхождение, голос былого раба? Чаплин любит простой народ, но он ма­ ло верит в его духовные силы. Не побы­ вав ни разу ни в Советском Союзе, ни в странах народной демократии, он конкрет­ но не представляет себе, что маленький че­ ловек может вырасти в очень большого, по­ лучи он подлинную свободу. Что у него появятся и талант, и честь, и гордость. Но Чаплин привык видеть своего героя только в порабощенном состоянии. Нищета, без- домье, звериный закон, жестокие люди. О каком парении духа тут можно гово­ рить, когда бедняге буквально не на что жрать. Опускаясь на самое дно жизни, ге­ рой хватается за последний мираж своего человеческого достоинства и независимости. За тросточку. О, эта знаменитая чаплинская тросточ­ ка! Какой это гениальный образ! Как мно­ го ею сказано! Сам Чаплин признает, что она была счастливой находкой. И тут же оговаривается: «Не думаю, чтобы вначале я полностью отдавал себе отчет в том, что для миллио­ нов зрителей тросточка обличает в челове­ ке денди...» В искусстве так было не впервые. Вели* 162