Сибирские огни, 1967, № 8
С улицы в переднюю ввалились, хохочущие и довольные, таща с со бой шубы и маску, наши отцы. Колькин отец взял мою мать под локоть: — Вы его не ругайте. Разве не видите —побратались ребята. Да же рубахами поменялись. Все окружили и стали хвалить Николая. А потом была очень весе лая елка. Полюбившиеся рубашки так и остались на каждом из нас. ...А сейчас Колька лежит подвешенным над кроватью, пускает дым. Я только что хотел, наконец, узнать, к какому все-таки он дракону в зубы попал, как Николай снова заговорил: — До сих пор так и не знаю, почему нас отцы из-под Сучан так бы стро в Сибирь увезли. — Не захочешь, да поедешь. Мой забастовку готовил, рабочие тре бовали заработки повысить, а твой требования удовлетворил... за хо зяйский счет. Купчиха, ясно, взбеленилась. Как еще целы остались. Вре мя тогда уже военное пришло. — Я, Сережа, сейчас думаю: могли бы мы с тобой на такие дела пойти? Вроде ничего уж такого сверхреволюционного отцы тогда и не сделали, а все же у каждого семья, дети... Значит, надо было быть не просто людишками.—Колька помолчал.—Знаешь, мой отец даже перед самой смертью голову не согнул, с поднятой и умер. — Как? — По-житейски, вроде бы, и просто. А все же... Он последние пол года уже лежать не мог, задыхался. Так в кресле и сидел. Я ночью с ра боты вернулся — спят все. Только отец у себя в комнате не спит. Я к не му подошел спросить, не надо ли чего, а он мне: «Ты не буди никого и мать не беспокой. Мне сейчас с самим собой остаться нужно! Дай при курить и иди спи». Только я лег, слышу —тихо стало. А он всегда гром ко, на весь дом дышал. Я подбежал. Как сидел оц, так и сидит, даже в руке с папиросы пепел не упал, и дымок вьется... Гордо умер. На этот раз Колька замолчал надолго. Потом глуховато спросил: — Ну. а твой как? Живой? — По-прежнему в школе коммунизма служит. Профсоюзит. Его на печку скоро не загонишь. Как-то в письме про тебя вспомнил. — Спасибо за память... Я не вытерпел и все-таки опросил: — Расскажи ты мне толком, как, интересно, ты сюда-то угодил? — Ничего, Сережа, интересного. Сколько раз в жизни в какие толь ко переплеты ни попадал-и ничего —целым выходил. А тут... чепуха ка кая-то, и, пожалуйте, Николай Георгиевич, на висюльки.—Колька с не навистью глянул на окружающие его брезентовые полосы,—Ну, да ни чего. И отсюда выскребусь. А о чепухе, Сережа, как-нибудь в следующий раз. Устал я что-то. И тебе пора. Позвони, попрошу, чтобы сестра про водила. Ну-у, позы тоже не делай. Все вижу. Спасибо. Мне отдохнуть надо. А то скоро снова всякие манипуляции со мной сотворять будут. Тут уж даже и ты ни к чему. Звони. Я позвонил, и на пороге моментально выросла строгая сестра. Ясно, что была тут же, за дверью. Колька сделал умиленную физиономию и медоточиво рассыпался: — Вы на нас, Катенька, не сердитесь. Заговорились мы тут. Прово дите друга до его палаты, а то он только вчера встал. Я вам за это даже Надсона вспомню — «Пусть струны порваны, аккорд еще рыдает...» Не знаете такого? Тогда готов и на Бальмонта. Помнишь, Сережа: «Я в этот «4
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2