Сибирские огни, 1967, № 8

ничто не стесняет: кому-то вслух можно и маму позвать, кому и девушку Марусю вспомнить, а кому и с женой поговорить. Душа палаты —старый чекист, начальник особого отдела полка Плотников, или, как его запросто мы называем,—товарищ Старшой. Старшой потому, что, не считая Сверхсверхсрочного старшины дяди Ми­ тяя, он и действительно старше любого из нас. Втихомолку палата знает: Старшой лежит в своем углу возле окна с открытой форточкой после операции рака желудка, но все коллективно поддерживают врачебную версию, будто у него вырезали язву. По поведению Плотникова никто не может понять, знает он или нет, что именно у него вырезали. Старшой каждое утро, как только сестра повынимает из-под мышек градусники, делает сам и заставляет всех заниматься «лежачей физзарядкой». Затем, еще до завтрака, Плотников проводит «политчас». Этот час прежде всего начинается с разбора поведения больных —у кого в палате за прошедшие сутки «кишки ослабли», кто вел себя не по- солдатски. тревожил сестер, которым работы и так хватает. Вторая часть посвящалась обзору и комментированию прочитанных газет; третья — самая интересная —рассказам о том, как служил Плотников в народно­ революционной армии вместе с Постышевым и Блюхером еще во времена «буферной» Дальневосточной республики», воевал под Волочаевкой и на Тихом океане закончил свой поход. Не менее захватывающими были рас­ сказы о совсем недавнем: событиях на Сунгари под Лахасу-су и Фугди- ном, мишаньфуской и забайкальско-маньчжурской операциях. Заклю­ чался политчас определением места и значения Особой Краснознаменной Дальневосточной армии среди всех вооруженных сил Армии, в госпитале которой нужно вести себя также особо, не подавая тонкого голоса. И хотя я не мог видеть, а лишь слышал Плотникова, но был твердо уверен, что он похож и на моего батьку, и на Мирона Евсеича, и на едва мелькнувшего мимо нас, но оставшегося в памяти старого партизанского вожака —зампредрайисполкома Пахомова. Не только обычная для них непоколебимая уверенность в правдивости сказанного, но даже сам строй речи у них был похожий. Вести себя дисциплинированно удавалось не всем, но старались это делать все добросовестно. За такую «службу» нашу палату любили и, как передавали няни, ставили в пример другим. Даже гроза всех сестер и врачей, сухой и невозмутимый начальник хирургического корпуса Ми- гунский, с тремя шпалами на петлицах и в белоснежном накрахмален­ ном халате, во время обхода делал подобие улыбки на лице. Вторым, кто не давал нам киснуть, был Данилыч. Большинство из нас прошло в операционной через его огромные, в рыжих веснушках, ручищи. И никак не верилось, что эти медвежьи лапы могли решительно, но осторожно резать и зашивать человеческое тело, могли и сложить на место ломаные кости, и ловко, бережно переворачивать больного, и почти как руки матери (не отца, а именно —матери!) ложиться на горя­ чий лоб. Часто по ночам, проснувшись от болей, и я, и многие из нас встреча­ ли озабоченные глаза Данилыча. Озабоченность в его взгляде мгновенно исчезала, косматые кусты рыжих бровей и бородавки на щеках лезли кверху, и раздавался тихий, басовый рокоток: — Ну, чего завздрагивал? Маша, поди, какая-нибудь приснилась? Спи. Скоро встретишься,—Его лапищи как-то особенно удобно поправ­ ляли подушку, и становилось легче. А утром Данилыч, будто преотлично выспавшись, еще на пороге, за­ городив плечами проем, весело подрагивая своими бородавками и кусти­ ками, спрашивал густой октавой; 52