Сибирские огни, 1967, № 8

— Ишь ты! И имя вызнал! Обиды? Как обиде не быть! — На сельсовет? — На власть-то к чему ж? На скакунов разных есть обида, да и то об них же сердце болит. Лбы-то бычиные, да мозги воробьиные. А на власть за что ж? Я-то на своем веку нагляделась Сколь людей за власть-то таперешнюю вон, мимо окон, по тракту в кандалах на катор­ гу прошло? Ты думаешь, народ не понимал, что не только убивцев да варнаков гнали. Я и то, старая, за их, болезных, прям при уряднике, у писаря волостного чуток до усов не добралась. — Чем же вам усы его помешали? — Стращать стал —в холодную посадить. Царским врагам, вишь, помочь оказываю. Ну, я и поднялась... Жалко ведь людей-то. Тут в селе етапная ихняя была. Ну, я вроде фершала и приспособилась. Ежели конвой не шибко лается, старшего уговорю, что им же гнать дальше способнее будет, ну и коим помогу. Больше все мазями. Кандалы-то не кошомные, до кости у иных кожу сносило. Ну, покуда пользую —слу­ шаю, што гуторят, о боге там иль царе. А кто и на волю словечко по­ просит передать. Там в понятие и вошла. Своим деревенским сказы­ вать начала. А писарю ктой-то возьми и перебрехни. Ну он за меня и взялся... — Не посадили? — Криком отошел. Сглазу побоялся. — Чего, чего побоялся? — Сглазу. Дурость, конешно. В народе слых про меня такой: глаз, вишь, вредный. Захочу —хворь напущу иль похуже чево сделаю. Ктой- то брехню пустил, ну сколько годов и верят. А в тот раз слых помог, отступил аспид. Вредный до людей был. Оспа черная, а не человек.— Флегонтиха замолчала, а потом задумчиво, с недоумением спросила:— Вот объясни старой,—пошто так стало деяться: мужиков коих доб­ рых—на выкидку, а писарь ранешний опять нужон оказался? Опять хучь и у малой, да у власти? — Где у власти? — А в Каменке... — Так вы про Горбанюка?!. — Знаешь? Видать, подходяще он приклеился. А с него, как с во­ рона, черноту не сымешь. А Ступаков буланкинских знаешь? При упоминании Ступаков я даже вздрогнул. Сразу в памяти встала картина холодной улицы в Буланкине, Григорий Ступак, дело­ вито грузящий свое имущество на сани, и начальственный Пупышев в собачьей пестрой полудошке. — А вы их часто встречали? — Наезжали! Старший все боле насчет зерна да когда сеять зачи­ нать со мной советовался, а Андрею, младшему, грыжу сколь раз пра­ вила. До работы на пашне больно лютой, так бы заместо бороны в своих ладонях все комки и перетер. Ну, с надсады и нажил грыжу-то. Я, вспомнив разговор в Буланкине с теткой Параней, осторожно спросил: — А мог Андрей Ступак в банду уйти? Флегонтиха поджала губы, на лице резче обозначились морщины, она вприщур, подозрительно глянула на меня и сухо ответила: — Очень даже мог. Мужик настырный, обидчивый. — Так он же партизанил, за советскую власть воевал! Морщины у собеседницы стали еще глубже, и она туманно, иноска­ зательно проговорила: — Орех кедровый созрел здоровай, да клёст зашелудил — прель 32