Сибирские огни, 1967, № 8

к Картуни в рыбацкий поиск, то ли с холодом в дровах пришла нужда? Он несет их, стопкой прижимая к сердцу, и кладет их на краю берега — всей сутью понимая подлую беспомощность свою; и на ощупь — бережно — клещами гвозди рвет, подсунув молоток... Тяжело прощание с вещами, что служили верно долгий срок. Все проходит. Вот и он не годен для работы в поле, для весла. И она —рассохлась и у сходен всей кормой в песок уже вошла,— принимает терпеливо муки... Утром недвижима тишина. Подбежит, лизнет прохладой руки старику озерная волна. Да не видят очи, да не слышат уши, изменившие ему. Чую, как старик надсадно дышит, как ему не сладко самому. Вспоминать — не пить глотками неба, синевы его и глубины. Есть кусок свой — но не сеять хлеба, не встречать, не славить новины. Думать о делах далеких — всяких, что на долю выпали за век: как служил в Кронштадте на маяке, (так и говорил он: «На маяке», горделивый слову дав разбег); как ходил в гражданскую в атаки; как с кулацкой пулей в буераке провалялся полдня имярек... Все уже за гранью, все — во мраке. И слеза струится из-под век. Словно не ему досталось тяжко — разжигать грядущего огонь... Гвозди поржавелые да плашки жгут его шершавую ладонь. 2 Он и черную баню свою разобрал понемногу, не на шутку, должно быть, собрался в дорогу на последнюю вышел из многих дорог.