Сибирские огни, 1967, № 7

летает застоявшийся красавец жеребец, волоча за собой Никитича и сельисполнителя. Жеребец, играя, приподнимается на дыбы, а Ники- тыч, повиснув на недоузке, даже как-то радостно выкрикивает: — Кличка «Грач»! Масть— вороная, племенных кровей... Мы забываемся и любуемся мускулистой статью коня. И вдругис- пуганный вскрик Лены заставляет повернуть головы. Неподвижная фигура на крыльце ожила. Тяжелыми шагами, так же сжимая в руке топор, Мудров спустил­ ся по ступенькам. Эта каменная поступь негнущихся ног почему-то на­ помнила мне пушкинского Командора. Но предаваться литературным воспоминаниям было некогда. Колька и я, как по команде, отступили, расстегнули куртки и сдви­ нули поудобней кобуры. Но Мудров шел мимо, к Никитычу. Тот, испуганный, загородился конем, а «Грач» тянул его на недоуз­ ке, доверчиво протягивая красивую точеную голову навстречу хозяину. Внезапный резкий, молниеносный взмах, блеснуло лезвие, и муд- ровский топор по самый обух врезался между глаз этой точеной голо­ вы. «Грач» рухнул на землю, придавив Никитыча. Теперь окаменели все мы. Мудров выдернул из черепа коня топор, швырнул его в сторону и сразу, обмякший и еще больше ссутулившийся, сел на чурку и хрипло выдавил: — Теперь грабьте! Все ваше... Сзади меня что-то упало. Быстро оглядываюсь и вижу: на земле, неловко подвернув под себя руку, лежит Лена с белым, как снег, лицом. — Николай! С Леной тут... Тот бледнеет не меньше, бросается к девушке, хватает ее за пле­ чи, трясет: — Лена, Ленушка, что с тобой? Но Лена не подает признаков жизни. Мы теряемся, не знаем, что делать. А за нами голос сельисполнителя: — Сомлела барышня с перепугу, видать. Отойдет. Тут напу- жаешься... Колька сразу выпрямляется, сжимает зубы, цедит сквозь них: — Ты этой... институтке уши снегом натри, что ли, чтоб замигала скорей. Опозорила — ба-арышня! — и, круто отвернувшись, идет к Муд- рову. Я подхватываю Лену на руки и отношу под навес на сани. Бес­ толково начинаю приводить в чувство: тормошить и для чего-то делать искусственное дыхание. На дворе Колька с исполнителем вытаскивают из-под дергающе­ гося в последних конвульсиях «Грача» придавленного Никитыча. Тот, еще не полностью придя в себя, уже без всякой робости, рыдающим голосом начинает отчаянно материться и орать: — Да как же у тебя рука, рука-то поднялась, аспид ты треклятый, распроязьву тя в душу, на коня, на такого! Хреста на тебе нет. Из нас сколь жил повытягал. А теперь еще коня этакого сгубил! Стрелять тебя на месте за такое дело! Ведь племя, племя теперь сколь пропало! Ему начинает вторить сельисполнитель: — Конь-то вить, теперича, не твой, а обчества, за это в тюрьму по­ садим. Мудров внезапно поднимает голову, распрямляет плечи и тяжелы­ ми выдохами, с ненавистью сопит: — Врешь, шаромыжник! Покуда в бумагу не вписали, еще мой, мой! Что хочу, то и делаю. Не мне, так и не советской власти! 28