Сибирские огни, 1967, № 7

Алексея Рокотова подвергается смертель­ ным испытаниям, ее целебные силы оказы­ ваются не в состоянии вернуть человека к жизни. Не случайно самую страшную сцену зве­ риной жестокости Алексей Рокотов наблю­ дает в момент, когда он, охотясь в Сакень- кином логу, так уютно устроился в скрадке, «и вмиг точно рукой сняло все тревоги и тягостные раздумья последних дней». Каза­ лось бы, привычное лекарство безотказно сработало. Но в таежную идиллию врыва­ ется страшным диссонансом ужасная сцена расправы козыревцев над беззащитными смертниками. И, потрясенный увиденным, Алексей покидает лесное убежище. Оно не принесло привычного облегчения. «В голове путались мысли». ' После смерти Анночки мать предлагает Алеше испытанное лекар­ ство — горы, охоту, рыбную ловлю. Но все это на сей раз не помогает. «С незаряжен­ ным ружьем, с неразмотанными удочками он возвращается домой усталый, измучен­ ный, но не просветленный». Помогают люди, помогает живое дело; приходит понимание необходимости активного участия в людских/ делах, содействовать победе человеческого над звериным. «Первая любовь»... Заглавие это имеет, очевидно, значение широкое и относится не только к любовной теме романа, истории ро­ мантической любви автобиографического ге­ роя, написанной лирично и вдохновенно. Это роман о первом большом гражданском чув­ стве, рожденном в одну из самых перелом­ ных эпох народной истории. Центральную сюжетную тему «Первой любви» мы назвали бы испытанием гума­ низма. Здоровый, прекраснодушный, добрый, романтически влюбленный молодой человек, с младенческих лет усвоивший в качестве главного нравственного принципа любовь к людям, вынужден погрузиться в полную кровавых драм и неимоверных жестокостей эпоху, проверяющую силу и основательность его убеждений. Он щепкой попадает в бур­ ный водоворот, жизнь бросает его из сторо­ ны в сторону, он видит «трущобы грязи и крови», жестокости анненковских казаков, без зазрения совести пускающих людей «на балык», расправы примазавшихся к револю­ ции козыревцев, становится свидетелем актов зоологической ненависти и высокой человеч­ ности, безмерной подлости и беззаветного героизма. Сквозь дебри идейных и нравственных заблуждений и ошибок продирается Алексей Рокотов к новой жизни. Он пытается оправ­ дать свой служебный энтузиазм в годы им­ периалистической войны мыслями о необхо­ димости победы над Германией— единст­ венной, по его понятиям, виновницей вой­ ны,—уничтожить раз и навсегда все войны, и сталкивается с народной ненавистью к этой войне. В годы революции и гражданской вой­ ны он некоторое время мечтает трудиться над своим клочком земли и тем самым быть нужным народу. «Вы... разрушаете... и раз­ рушаете порой бесчеловечно и жестоко»,— бросает он обвинение своему брату больше­ вику Андрею, оправдывая свою «поверх- барьерную» позицию. Вскоре он вынужден отказаться от этих слов. Трагическая гибель председателя сов­ депа коммуниста Якова Ушанова заставляет его переосмыслить многое. Ушанов относит­ ся к числу тех большевиков, для которых гуманизм — не абстрактная идея, не только программа, а конкретное мироощущение. Он признается, что слова «помилование» и «ам­ нистия» для него «прекраснейшие из всех человеческих слов». Он решается на благо­ родный эксперимент помилования стреляв­ шего в него белого офицера Панкова. И вскоре после этого сам становится жертвой жестокости помилованного врага. История Ушанова— не притча об опасности мило­ сердия. Она в романе поставлена так, что раскрывает всю сложность проблемы гума­ низма в революционную эпоху. Брат Алек­ сея Андрей, тоже романтик революции, «до святости добрый» человек, говорит: «Вот я и сам умом понимаю, что мягкость, ж а­ лость в борьбе с врагом — преступна, я по­ рою тоже недостаточно тверд... Черт знает, откуда это у нас? От евангелия ли, вбитого с детства, от Толстого ли и всей нашей ли­ тературы —человечнейшей из всех литера- туц мира? А может, это наша национальная черта характера?..» Писатель не дает кате­ горического решения проблемы, над которой бьется современная мысль, он только рас­ крывает ее трудную диалектику. Любовь к России, к природе, восхищение широким и здоровым характером русского человека по-своему отразились в языке Пер- митина. Он из тех русских писателей, кото­ рые любовно пестуют самобытное народное слово, умеют подать его не только в речи персонажей из народа, но и в авторской ре­ чи. Еще Горький, резко критиковавший в начале 30-х годов Пермитина за некоторые словесные натурализмы, признавал, что у него «язык... есть свой». Крестьяне-критики из «Майского утра», чьи высказывания ре­ гистрировал А. Топоров, отмечали, что «от слов его чутко...» В «Первой любви» язы­ ковая своеобычность писателя приобрела уравновешенную зрелость, за ней ощущает­ ся плодотворный опыт многих десятилетий труда словесного ювелира. Вот, например, эпитеты. Еще Гонкуры заметили, что «вели­ кий писатель распознается прежде всего по эпитету...» Пермитин ищет поэтическое оп­ ределение в глубинах народной речи и часто находит удивительно свежие слова: «облом- ный ураган», «бурлаковый увалень», «раст- вороженная земля», «первогорстные всхо­ ды», «сырые ополченцы»...— сколько таких маленьких жемчужинок рассыпано в рома­ не! А какие чудесные «обласканные слова» демонстрирует веселый печник дядя Миша в свадебном сказе о первой любви. Мы рецензируем первый, журнальный ва­ риант. Вот почему, думается, не лишними будут некоторые критические замечания, ко­ торые могут быть учтены при подготовке ро­ мана к изданию книгой. 176