Сибирские огни, 1967, № 7

отдать врагу только пол-очка, и ничья продлевала бы жизнь надолго. Он выбрал мгновенье. Правда, от этого мгновенья ле­ жит прямой путь в века, путь к бессмер­ тию. Есть в искусстве такие заветные мысли, что повторяются веками, от поколения к по­ колению. Лучше смерть, но смерть со славой, Чем позорной жизнью жить, Мы недавно вспоминали эти слова, во время празднеств, посвященных Шота Ру­ ставели. Пламенный призыв грузинского поэта в разных вариациях проходит сквозь всю историю человечества. Он звучит и в истории юноши из гетто, в истории его тра­ гической любви. Садист Шогер сказал во время партии: «Какова будет твоя участь, такой же бу­ дет и участь твоей девушки. У вас одна судьба. Не так ли?» Исаак должен был решать не только за себя, но и за Эстер. Мы знаем, как он ре­ шил. И мы ни на миг не можем усомниться, что он угадал желания своей любимой. Исаак и Эстер ненамного старше Толи­ ка из «Бабьего Яра», но намного богаче, на­ много сильнее, потому что они успели го­ раздо дальше пройти по дорогам борьбы. И дело вовсе не в там, что один писатель строго держится фактов, другой предлагает нам героев вымышленных. Правда — в обо­ их романах, ибо жизнь многогранна, и пути к сохранению человечности были разные, и по своему характеру, и по своим конечным результатам. Сейчас в нашей литературе появилось любопытное свидетельство того, что роман Мераса отнюдь не менее достоверен, чем «Бабий Яр». Андрей Кленов в своих «Поисках люб­ ви» очень тесно оплавил документ и вымы­ сел. Значительная (и лучшая!) часть его романа рассказывает о восстании военно­ пленных в Каунасском девятом форте. Фан­ тастический побег из крепости был фактом, и писатель настойчиво подчеркивает реаль­ ную основу своего повествования. Читая эту часть романа, мы не осознаем границ факта и вымысла, мы верим А. Кленову и как художнику, и как историку. Верим и в мотивы поведения организаторов побега. Московский студент Саша Каштоянц при­ думал свой фантастический дерзкий план, потому что страстно любил литовскую де­ вушку Стаею Коханович и не мог прими­ риться с тем, что ее заживо замуруют в фашистском склепе. А московский летчик Николай Ковшов, воевавший с думой о своей Аннушке еще под небом Испании, не расстававшийся с ней ни на фронте, ни в плену, и в Каунасской крепости с несги­ баемым упорством продолжает бороться отнюдь не за то, чтобы просто выжить, а за то, чтобы вырваться, спастись, вновь вернуться к своей любимой. Даже на этой чудовищной фабрике уничтожения, среди пыток и казней, среди палачей, утративших все человеческое, и людей, обреченных на смерть, в Саше и Николае живет светлое, радостное чувство любви. Не только живет, но зовет к подви­ гу, окрыляет, помогает им найти в себе какие-то неисчерпаемые залежи мужества, силы, изобретательности. Так, читая современные книги о войне, с особенной ясностью понимаешь, какую удивительную глубину психологического проникновения показал в пору своей моло­ дости К. Симонов, когда написал всем из­ вестные и всем дорогие теперь строки: Жди меня, и я вернусь Всем смертям назло. Кто не ждал меня, тот пусть Скажет: —Повезло. Не понять не ждавшим, им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня, ■ В своей речи на заседании военной ко­ миссии Союза писателей 12 июля 1943 года Алексей Сурков рассказывал: «В первом го­ ду войны редко можно было встретить на фронте человека, которому не попался бы в руки энный номер газеты «Правда», где было напечатано стихотворение «Жди ме­ ня». Самые правдивые рецензии, которые литераторы получают от читателей, во вре­ мя войны особенно — это те самые газет­ ные вырезки, которые лежат в левом боко­ вом кармане гимнастерки человека, идуще­ го сегодня в бой». Очень интересно, что К. Симонов, создав­ ший гимн любви, был автором и такого же широко известного призыва к ненависти: Так убей же хоть одного! Так убей же его скорей! Сколько раз увидишь его, Столько раз его и убей« В той же своей речи Алексей Сурков го­ ворил: «В двух с половиной километрах от переднего края наших войск, на развилке дорог, стоял столб. На столбе была огром­ ная фанера, и на этом огромном фанерном щите были написаны четыре строки, напе­ чатанные три дня тому назад в газете «Красная звезда». Уже на этом щите были следы от минных осколков и пулевые сле­ ды... Когда я на этот щит посмотрел (мне об этих стихах в Москве, говорили, что у них несовершенная рифма, что в них слиш­ ком много повторяется слово «убей»),— когда я посмотрел на этот щит, я решил для себя: хорошо бы, если бы эти четыре строчки были мои...» Ненависть и любовь шли рядом в сра­ жение за человечность. И очень характерно это' свидетельство поэта: если ненависть взывала с простреленного щита, то стихи о любви воин, уходящий в бой, носил у са­ мого сердца. Стихи Константина Симонова звучат се­ годня как документы военной поры. Романы А. Кузнецова, И. Мераса, А. Кленова обо­ гащают наши представления о внутренней жизни советских людей в годы схватки с 172