Сибирские огни, 1967, № 7

3 Приказе Народного комиссара Оборо­ ны в 1942 году было сказано, что ис­ чезли благодушие и беспечность в отно­ шении врага, которые имели место среди бойцов в первые месяцы Отечественной вой­ ны. Зверства, грабежи и насилия, чинимые немецко-фашистскими захватчиками над мирным населением и советскими военно­ пленными, излечили наших бойцов от этой болезни. Бойцы стали злее, беспощаднее. Они научились по-настоящему ненавидеть немецко-фашистских захватчиков. Они по­ няли, что нельзя победить врага, не на­ учившись ненавидеть его всеми силами души. Ненависть закалялась в огне народного горя. Л. Леонов был абсолютно прав, когда писал о «логической цепи: война — горе — страдания —ненависть — месть —победа». Эта цепь изображается и в романе А. Кузнецова, хотя отнюдь не все ее звенья скованы с одинаковой художественной прочностью и очевидностью. Акцент у писа­ теля — только на одной линии: война — го­ ре—ненависть. Путь от ненависти к борь­ бе и победе выписан гораздо менее напря­ женно и содержательно, что является есте­ ственным следствием того, что художник идет за фактами, причем за фактами жиз­ ни людей определенного типа. Пишет о том, что было с ними, а не о том, как это «мог­ ло быть» или «должно было быть». Маленькие люди, изображенные А. Куз­ нецовым, тоже начинали бороться, ибо осо­ знали, что фашизм нацелен и против них. В каждом из них есть личность, в каждом из них живет жажда человеческого суще­ ствования, а фашизм есть полное, абсолют­ ное, глобальное отрицание и личности, и существования. Необходимость борьбы воз­ никла неотвратимо, но только борьба эта принимала какой-то случайный, непоследо­ вательный, инфантильный характер и не смыкалась с настоящим, социально осознан­ ным, организованным героическим сопро­ тивлением лучших сынов народа. Сбежав из-под конвоя полицаев, соби­ равших очередной улов для отправления в Германию, Толик поднимается до пафоса: «Слава вам, ноги, сохраняющие жизнь». «Теперь я знаю,— думает Толик,— зачем живу, околачиваюсь под рундуками, обгла­ дываю кости — я расту, чтобы ненавидеть вас и бороться с вами, заразы, превращаю­ щие мир в тюрьму и камнедробилку». После этого он начал бороться: соб­ ственноручно сочинил листовку и «косо­ криво прислюнил ее к цементной стене мо­ ста», но единственным результатом этой акции была материнская головомойка. «Маленький человек» сумел шагнуть от страдания к ненависти, но не прошел вто­ рую половину пути от ненависти к борьбе и победе. Некоторые критики упрекают за это А. Кузнецова, видят в этом недостаток не персонажа, а самого романа. Мне такие му герою достаточно , ясна: А. Кузнецов смотрит на свое прошлое с вышки совре­ менности, отлично понимая и помогая нам понять слабости и несовершенства Толика, «Нам чрезвычайно нужно себя понять: от­ куда мы пришли, -где мы и что мы есть. Хотя бы для того, чтобы не повторяться»,— так пишет Кузнецов, и этот пафос позна­ ния собственного прошлого справедлив и необходим. Нам нужно исключить возмож­ ность повторения былых ошибок. Но в этом утверждении содержится и самокритика, точнее — самоосуждение, при­ знание неполноценности, несовершенства то­ го типа «маленького человека», о котором идет речь в романе «Бабий Яр». Односторонность его становится особен­ но очевидна, когда из других книг узнаешь, что даже в те страшные годы был и другой путь к сохранению человечности. Главное, этот другой путь приводил и к другим, го­ раздо более плодотворным и важным ре­ зультатам. Его сущность глубоко и взвол­ нованно раскрывает молодой литовский прозаик Ицхокас Мерас. Свой роман «На чем держится мир» он определил как роман-балладу. Стоит пораз­ мыслить'уже над этим противопоставлением романа-документа и романа-баллады. Бы­ ло бы ошибочным примитивное предположе­ ние, что в одном случае — суровая правда, а в другом — героический вымысел. В бал­ ладе Мераса правды не меньше, чем в документальном повествовании Кузнецова. Только литовский прозаик поставил перед собой иные задачи, и картина, им нарисо­ ванная, оказалась шире и многообразней. Героиня романа «На чем держится мир» — мать. Только в самом конце мьг узнаем, что ее зовут Вероника, и откро­ венная назидательность этого имени уже ничего не прибавляет к ее характеру. Луч­ ше все-таки называть ее Матерью, ибо в этой безымянности — отблеск обобщения, которое писателю безусловно удалось: его литовская крестьянка имеет право говорить от имени матерей. Многое в ее судьбе и характере роднит ее с «маленьким человеком». Адское колесо повседневных забот кружит и кружит ее в заколдованном круге: есть, чтобы жить; жить, чтобы есть. Стремительно меняется вокруг нее мир: литовского кулака и ис­ правника ненадолго сбросила советская власть, потом вторгся на ее родину бро­ нированный сапог фашизма, и снова кулаки помыкают ее жизнью. Ко всем этим собы­ тиям она никак не причастна, она — толь­ ко жертва, только слабый, сорванный с де­ рева лист, который безжалостно уносится ветром истории. Советский период ее жизни был так скоротечен, что она гораздо невежественнее и темнее жителей киевского пригорода, о которых рассказал А. Кузнецов. И все-та­ ки она гораздо сильнее и человечнее их. Когда фашисты оказались у власти, в. ее заботе нуждалось трое детей. Один — ее родной сын Юозукас, полусирота, отвергиу- 168