Сибирские огни, 1967, № 7

жественно, судьбой Толи и его родных, друзей, ближайшего окружения. Мы видим ,как происходит страшный процесс уничтожения в человеке человече­ ского, как безмерно вырастает разруши­ тельная власть инстинктов, как голод отни­ мает высшие духовные проявления, властно возвращая разумного человека назад, в бездну животности. Здесь А. Кузнецов не скупится на кра­ ски. «Пытаясь найти хоть крупицу пшена, я стал ползать, изучая щели в полу. Все чисто подметено. Я не мог поверить, начал поиски сначала. В одной кастрюле на стен­ ке что-то чуть пригорело и не отскреба­ лось — я поскреб и пожевал, так и не по­ няв, что это. Одна из сковород показалась мне недостаточно вытертой. Я принюхал­ ся — она пахла жареным луком... Я заску­ лил, так мне хотелось супу, заправленного луком. Я стал лизать сковороду, не то во­ ображая, не то в самом деле ощущая сла­ бы? вкус лука и масла, скулил и лизал, ли­ зал...» Я ползал, жевал, принюхивался, скулил, лизал — это не о щенке, о человеке. Но ведь так можно и о щенке. Чтоб уж не оставалось никакого сомне­ ния в этой деградации, А. Кузнецов расска­ зывает о том, как Толик украл кольцо кол­ басы и запрятал его в снег под окном. По­ том «полез в снег — нет колбасы... Присмот­ релся—на снегу следы кошачьи... Ах, га­ дюки проклятые, я у Дегтярева, они у меня...» Так и ходит он по земле, «судорожный, неприкаянный, как беспризорный котенок», и, как животное, крадет, дерется за пищу, боится смерти. Превратить человека в раба, в живот­ ное— это и было конечной целью фашизма. Это означало бы конец разумной деятель­ ности, конец духовной жизни, конец сопро­ тивлению. Фашизм был гигантским эксперимен­ том — что же перевесит в маленьком че­ ловеке: маленькое (т. е. ничтожное, ин­ стинктивное, животное) или человеческое (т. е. большое, гордое, разумное, духовное). Многие поверили пророчествам Ницше — поверили в победу зверя над человеком. Одни писали об этом восторженно и стано­ вились фашистскими прихвостнями, другие (вроде Кафки)— с ужасом и болью, ста­ новясь в скорбные ряды плакальщиков по гуманизму. Но нацистский эксперимент доказал лишь одно: можно уничтожить миллионы людей, но нельзя уничтожить ни человече­ ство, ни человечности. Бабий Яр — место, где гитлеровские палачи расстреляли сотни тысяч людей и одновременно расстреляли возможность своего торжества над челове­ ком. Поэтому Бабий Яр не только символ преступлений, но и символ бессилия пре­ ступников. Роман А. Кузнецова убедитель­ но об этом свидетельствует, и его докумен­ тальность в этом плане необходима: свиде­ тельские показания тем ценнее, чем достовернее. И все-таки произведение А. Кузнецова — роман, а не летопись, не историческая ста­ тья, ибо писатель, не выходя за пределы фактов, все время занят их отбором, все время просеивает их сквозь жесткое сито художественной целесообразности. Его ин­ тересует одно — судьба маленького чело­ века. Прослеживая бесконечные попытки обы­ вателей приспособиться к фашистскому по­ рядку и выжить, А. Кузнецов приходит к выводу, талантливо изложенному в горько иронической главе «Сколько раз меня нуж­ но расстрелять». «Я не был членом компартии, комсомола, подполья (напоминаю, что Кузнецов пишет о себе, еще не достигшем четырнадцати лет.— Л. Ф.), не был евреем, цыганом, не попался в заложники, не совершал откры­ тых выступлений, не имел голубей или ра_- диоприемника, а был обыкновеннейший (подчеркнуто А. К.), рядовой, незаметный, маленький человечек (подчеркнуто мной.— Л. Ф.) в картузе». И вот оказывается, что этого обыкно­ веннейшего, маленького человечка к четыр­ надцати годам жизни следовало, «с точки зрения фашистов», расстрелять по крайней мере 20 раз, потому что эта «точка зрения» противостоит любой форме человеческой жизни, впрочем даже не жизни, а любой форме человеческого существо!вания. И ес­ ли нельзя уничтожить все результаты пре­ вращения животного в человека, все ре­ зультаты этого процесса, который длился десятки миллионов лет, то фашизм не­ возможен. Вот выводы, к 'которым прихо­ дит маленький человек Толя Кузнецов, с горечью и ужасом сознавая, что среди его преступлений (вполне достаточных для смертной казни!)— и то, что он сохранил совесть, и то, что он хочет жить в тепле, и даже то, что он хочет быть сытым и но­ сить валенки. Осознав абсолютную враждебность фа­ шизма самым простым, самым примитивным потребностям существования, и Толик, и его дед (и все другие маленькие люди) на­ чинают испытывать ненависть к фашизму. Тот самый дед, который наизусть заучи­ вал гитлеровские листовки, который видел в фашизме возвращение своей мечты о фун­ те масла за 10 копеек, возбужденно и яро­ стно кричит: «— Не-ет, им не удержаться! Наши их разобьют». Дед «возненавидел фашистов самой лю­ той ненавистью, на которую был способен». В этой ненависти — его возрождение, не­ нависть сохраняет его как личность. И Толик ощущает себя человеком «лич­ ностью, потому что находит в себе силы сказать: «Я ненавижу вас, фашисты, враги жизни, я презираю вас, как самое омерзи­ тельное, что когда-либо рождала земля». Говоря о рождении ненависти, А. Куз­ нецов верен исторической правде. 167