Сибирские огни, 1967, № 6

— Будто стоит среди вашего двора высоиая-превысокая лестница. И никто ее не держит. Сама по себе стоит. А на верху ее крест. И так это мне сделалось жутко, что я проснулась и свет включила- Ну, думаю, быть беде! — У Коробочки вздрагивают рыхлые, нарумяненные щеки. — Много он нагрешил, Михаил-то, простит ли его господь? — взды­ хает мать. — Да, уж нагрешить-то он нагрешил!— совсем громко восклицает тетя Парасковья... В пристройке два соседа готовят отцу последнее пристанище. Наки­ нув пальто, я выскакиваю на крыльцо. Уже полночь. Улцца, прокаленная стужей, мертва. Все живое за­ билось, спряталось в тепло. Туман еще гуще. Размытым, светлым пят­ ном дымится, наполовину скрытое сугробом, окошко в пристройку... Я забираюсь в кровать, натягиваю на голову одеяло и вспоминаю о братьях. Алексей завтра приедет, а Шура на Дальнем Востоке, ему не успеть. Я знаю, мать в другой комнате стоит на коленях перед иконами и шепчет, и шепчет, и стукается лбом о холодный пол. Она не плачет об от­ це, просто молится за него. — Земля сейчас окаменела, ее и ломом не возьмешь,— сонно произ­ носит тетя Парасковья. Я содрогаюсь от этих слов и думаю: «Пусть сносят, не хочу я бод^- ше в этом доме жить». И только одному чёловеку теперь все равно, снесут наш дом* или нет... Какая длинная ночь! Кажется, и конца ей не будет... Нам, как семье красноармейца, дали участок в хорошем месте, на грузовике перевезли чей-то, почти новый, разобранный дом и собрали его... Плывут весенние облака. Лопаются на тополях почки, пахнут на весь город. Я подхожу к отцовскому дому, сажусь напротив. Рабочие, гремя сапогами по крыше, уже срывают железные листы. Железо кувыркается в воздухе, звенит о землю- Скоро остаются одни голые стропила. Поддетые ломом, трещат и они. Рамы уже вытащены, окна зияют дырами, в них я вижу свою ком­ нату, побеленную мамой. Гулко, по-слоновьи неуклюже, рушится первое бревно. Взметывают­ ся пыль, гнилушки, клочья пеньки. Грохочет другое бревно, откатывает­ ся к дороге. • Как почернел от времени, от непогоды наш дом! Обезглавленный, дырявый, он тонет в клубах пыли, точно загорелся, задымил. Из серых клубов длинной, гусиной шеей торчит оголенная труба... Больше я не могу смотреть. Все-таки в этом доме прошло мое детство... ' Декабрь 1965 Январь 1967 Новосибирск1 1 I 7*