Сибирские огни, 1967, № 6

У отца сегодня необычное лицо, оно какое-то виноватое, доброе. И очень бледное. А мне что-то... Прихворнул я, что-то... Сердце стискивает. Скрип­ лю, как немазаная телега. Был конь, да износился. Никогда я не совался к докторам. Ничего они, поди, не смыслят. Какие-нибудь барышнешки, свиристелки. Да и отплясал я, видно, свое. Иструхлился изнутри, дупло выкрошилось. Он говорит тихонько,* задумчиво, будто прислушиваясь к дупляной пустоте внутри себя.— Топчусь среди вас... А вы калякаете на каком-то ровно и не русском языке... Сам черт ногу вывихнет в ва- ШИХ делах. Пропало... Все пропало... Помолчали. Чугунок тихонько запищал, запел. Вот сам себе варево мастерю,— отец усмехается.— Иной раз та ­ кое получится кусок в глотку не лезет. Махнешь на него рукой, пусть, мол, барсук еро ест,— И он смеется мягким, старушечьим смешком. А меня пронизывает жалость. Мне больно при, мысли, что жизнь отца бессмысленно погублена. Я уже не помню обид, нанесенных мне. Обогреть бы его какими-то словами. Но их между нами никогда не бы­ ло. И сейчас я не могу их найти. А ведь мы могли бы, наверное, любить друг друга. Я вспоминаю, как мы ездили косить траву и какой был тогда отец. Он берет со стола бумажку и протягивает мне. — Вот... Осчастливили... Пока я читаю извещение о том, что наш дом подлежит сносу с пре­ доставлением квартиры или равноценного дома в другой части города, он свертывает цигарку, разгоняет-рукой облачко дыма. Давно ли я хотел, чтобы раскатали этот дом по бревнышкам, а сей­ час вдруг чувствую саднящую жалость. В этом доме я знаю каждый сучок, каждый гвоздь. И плохое, и хорошее — все связано с ним. — По нашей стороне всему кварталу притащили эти бумажки,— говорит отец и пугает меня старушечьим смешком.— Весной и следа не останется от домишка. А вот помру я, глядишь, там и кладбище снесут. Сад сделают. И даже холмика не останется от Михайлы Лаврова — ломовщика, извозчика и водовоза. Вот тебе и вся суть жизни. На чугунке дребезжит крышка, по красной плите катятся водяные шарики, с шипением превращаются в пар. Отец снимает крышку. — Жалко дом-то? — с насмешливым любопытством спрашивает он. — Конечно... — А помнишь, как ты играл с дождем? А я — вжиг, вжиг,— и он молодцевато выпрямляется, взмахивает руками, будто подсекает траву. Я возвращаю ему извещение, он смотрит на него, вертит в руках, будто удивляется д не понимает, что это такое, и зачем это? Ухожу я растерянный, в смятении, чувствуя, что не сделал что-то нужное, не сказал что-то необходимое... Мать, узнав о сносе дома, плачет, кричит: — Ну что это за жизнь? Не одно, так другое. Да когда это покой-то наступит? Не нужцо мне казенной квартиры. Ну ее к чёмеру! Сроду я не жила квартиранткой. Пусть дают дом. Хоть плохонький, да свой. А в большой дом — боже сохрани! Ни огорода, ни куриц, ни коровенки, ни подпола для огурцов. Да что это за жизнь без хозяйства? И так еле тянем. — Не осточертело тебе еще это самое хозяйство? — сердито спра­ шивает Мария... В полдень я собираюсь в библиотеку. Город по-прежнему тонет в темной морозной копоти. Я открываю калитку и удивленно смотрю на грузовик, останавлв 7 С и б и р ски е огни № 6 97