Сибирские огни, 1967, № 6

Отец выводит Воронка. Огладив его, похлопав по теплой шее, он сует повод выскочившему из пролетки парню. — Но-о! Рысак орловский! Не спи на ходу. Будет теперь раскаты­ вать на тебе сам товарищ Корытов! — галдит здоровяк в тюбетейке. Отец отходит в сторону и с презрением наблюдает, как парни суетятся возле лошади, весело фыркают, неумело насовывают хомут на голову Воронка. Тот пятится, задирает голову. Очкастый перепачкал землей белые туфли. Он распяливает на ру­ ках сбрую, не зная, что к чему. Наконец отец, не вытерпев, подходит, грубо выдергивает у него из рук сбрую, отталкивает от коня парня в тюбетейке и цедит: — Хозяева! Он привычно вводит Воронка в оглобли, с ожесточением затяги­ вает хомут супонью. Все с тем же презрением швыряет вожжи в руки парню в тюбетейке. Яростно шагает к воротам и распахивает их. Мария смотрит в окно. Мать подходит к Воронку, плача гладит его морду. Парень в очках егозит на сиденье, подпрыгивает на нем, проверяя упругость, хлопает рукой по кожаной подушке, чувствует себя непри­ вычно. Он робко улыбается. Мне жаль отцовский экипаж. Я знаю, что сейчас его тугие подуш­ ки от солнца горячие, что пролетка хорошо пахнет нагретой кожей, ло­ шадью, дегтем. Парень в тюбетейке взгромождается на козлы, от непривычки и радостного смущения издает глуповатое «гы-ы-ы» и хлопает вожжами по бокам Воронка. Экипаж трогается. Отец смотрит в сторону, лицо его темнеет. — Но-о, удалые! — орет парень, махая над головой воображае­ мым кнутом.— Эх, какой же русский не любит тройки! — и уже с улицы доносится дурашливое: — Пара гнедых, запряженных с зарею! Отец вдруг сгорбился, он на наших глазах увядал, старел. Стоял растерянный. Нечего ему больше делать. Никому он не нужен. И ему никто не нужен. С трудом поднимая ноги, он тащится в свою при­ стройку, закрывается в ней. А ворота так и остаются распахнутыми. Мне жалко нашего Воронка и отца жалко. — Почернел даже,— говорю я Володьке. \ Нам и без того невесело, а вся эта сцена еще больше нагнала тос­ ки и тревоги. — Теперь совсем завьется. — Какой-то он угрюмый у тебя,— говорит Володька.— Чего он такой? — Не знаю. Ничего ему не нравится. — И мой тоже... Мой — жестокий,— задумчиво произносит Во­ лодька.— Каменный какой-то! Нас трое — бросил. Ему плевать на нас. И на мать. — Ты мне пиши,— говорю я как можно спокойнее.— Плохо теперь у нас будет здесь,— и я обвожу вокруг рукой. Со двора Коробочки доносится крик: — Володя! Где ты? Пора! Это сестра зовет его. Я чувствую, что нужно бы сказать что-то особенное, но не нахожу таких слов, и мы молча спускаемся на землю. Володя прощается с моей матерью. Счастливой тебе жизни, Володенька,— она обнимает его.— Не забывай нас! 78