Сибирские огни, 1967, № 6

ворочался, не мог уснуть. Он даже осунулся за эти дни. Потом Шура рассказывал нам с Марией, как наседал на него секретарь, грозил исключением. Видно ему Васька Князев накляузничал. Но Шура сто­ ял на своем. Тогда его начали пропесочивать на собрании. Два дня шумел диспут на тему: «Может ли комсомолец терпеть в своем доме иконы». Горячие головы, вроде Васьки Князева, топали, свистели, крича­ ли секретарю: «Гнать его из комсомола! Голосуй, и никаких гвоздей!» Шура сидел бледный, но непреклонный. И ведь исключили бы, если бы не Сашка Сокол. Она пришла со своими студентами на это собра­ ние молодых электриков. Взбежала на сцену и начала рубить воздух кулаком, рассказывая о жизни нашей матери. Сашку городские комсомольцы знали по вы­ ступлениям в газете, на диспутах, на конференциях и считали ее «сво­ ей в доску». Все кончилось записью в протоколе: «Объявить выговор за то, что не вел борьбу с религией в своей семье»... Этой же весной комсомольцы города решили переделать бывшее кладбище в парк. Ребята ходили на кладбище с песнями, положив на плечи лопаты. Мы, ребятишки, увязывались за ними. Смело мы в бой пойдем За власть Советов,— пели во все горло комсомольцы. Церковь они уже закрыли и крест свернули. Кладбище когда-то бы­ ло за городом, в пышной березовой роще. Потом город стал расти, ле­ са и рощи вырубали, а на их месте ставили дома. И наконец кладбище оказалось в самом центре города... В палисадниках и на кладбище было белым-бело от цветущей че­ ремухи. Вдруг рванул сильный ветер, закружил, понес с нее лепестки. И тут же посыпался радостный дождь. Сбоку смотрело солнце, и поэто­ му дождь сиял. Сидя на кладбищенском заборе, я так и онемел при виде этой белой метели и дождя. На кладбище пришло человек двести, рассыпались среди шумящих на ветру берез; залязгало железо, затрещало дерево: выворачивали кресты, памятники, оградки, стаскивали их в кучу. Вокруг этой кучи собрались старики, старухи. Поднялся вой, при­ читания. Мне стало нехорошо. Так я чувствовал себя, когда видел веший сон перед отцовским дебошем. На каменных плитах и памятниках, испятнанных дождем, были надписи. Их вызывающе громко читал какой-то мужчина. По-женски пышные, волнистые, длинные волосы валились на его лоб, на щеки, на шею. Он сгребал их сразу пальцами обеих рук и откидывал назад На морщинистом лице горели светлые глаза и лихорадочно красные губы. «Спи спокойно, наш дорогой и любимый отец»,— громко звучал голос. «Пусть земля тебе будет пухом». «Жди меня, доченька, в мире вечного покоя». «Мир праху твоему!» С десяток комсомольцев, притащивших узорные оградки, остано­ вились, слушали. 66