Сибирские огни, 1967, № 6
Я подошел к нему, он даже на спинку стула откинулся. Длинные ресницы его упирались в стекла пенсне. — Ты зачем сюда пришел? — закричал он грозно.— Какой балет с твоими почками? Сейчас же одевайся, и марш домой! Я стоял перед ним голый, растерянный, красный от позора. А кру гом толпились тоже голые парни и гоготали надо мной. Сидевшая рядом с доктором известная в городе балерина, руково дительница студии, проговорила: — Жаль! Очень жаль! Мне такие вот и нужны.— Она затянулась из длинной папиросы, пустила дым в потолок и оценивающе прищури лась на меня.— Гибкий,-как прутик. С ним все что угодно можно сделать. — На сто верст нельзя подходить ему к балету!— воскликнул доктор. Дрожащими руками я кое-как натянул штаны, запутался в рубахе. Н'адернув валенки, схватил в охапку пальто и, оглушенный случившим ся, выскочил из комнаты. Был уже вечер, ледяной, ветреный, безотрадный. Скорчившись от холода, я семенил к дому, полный совсем не мальчишеской тоски. Солнце закатилось недавно. От самой земли в небо косо простер лась широкая, черная полоса из туч, над ней, так'же косо прянула ввысь гигантская полоса напоенного светом чистого неба, словно ударил луч огромного прожектора. А над этим лучом и тоже косо взмыла еще одна черная полоса. Под ними, тревожными и мятежными, припали к сугробам домиш ки, светили окнами. К домишкам тащилась в сумерках знакомая водо возка: отец возвращался домой. И он, и Гнедко перемерзли, устали. На кране погромыхивало ведро. И это был единственный звук среди пустынней улицы. Бочка обросла панцирем льда, потоки его ледником спустились с ее боков на сани и тоже покрыли их буграми, натеками, комьями. И бочка, и сани слились, сковались в одну ледяную глыбу. Лошадь во локла ее с натугой. Сосульки висели даже на оглоблях, даже на верев ках, которые прикрепляли бочку к саням. Веревки, обросшие льдом, ста ли толстыми, корявыми. На морде Гнедка, на отцовых усах и то были сосульки. * Так мы и возвращались в свой дом: впереди отец с водовозкой, по зади я, с горечью в сердце. СТИХОТВОРЕНИЕ О СОЛНЦЕ В школу я пришел, уже умея хорошо читать и писать. Учение мне давалось легко, и поэтому в памяти от первых школьных лет почти ни чего не осталось, кроме того, как меня принимали в пионеры. На сиену под рокот барабана и пенье горна вынесли знамя. А потом я радостно обомлел в строю, когда вожатая стала повязывать мне вкус но пахнущий краской кумачовый галстук. Дома Шура, смеясь, потянул меня за нос, взъерошил мои волосы — так он поздравил меня. А отец только молча покосился на кумачовый галстук. Остальное же из школьной жизни проступает смутно. А вот какую-нибудь грохочущую, ослепительную грозу, небо, загро можденное кучевыми облаками, густой листопад в лесу при луне, таль никовый остров во мраке среди бурлящей Оби, голые, мокрые березы на рассвете в осеннем тумане, белую черемуху, пускающую по ветру лепестки,— это я помню ярко. 57
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2