Сибирские огни, 1967, № 6

ванья, шептанье молитв. Только и твердят о смерти, о грехах, о каре господней, о том, что все на земле плохо. Шуршат, заливаются слезами старушонки, стоят на коленях, руки попу целуют, пугают богом, адом, чтобы ты ничего не смел. Да еще часто среди церкви гроб стоит с жел­ тым покойником, а то и два, и три гроба. Представив все это, я даже засопел от злости. Не ходят же в эту са­ мую церковь ни Шура, ни Алешка, ни отец, ни Мария. И Галя, Быча, Ромка, ребята из класса... А чего я-то буду ходить? И я грубо отрезаю: — Не пойду больше! Поняла?! — Это бес тебя смущает! Накажет тебя господь за безбожие! Чувствуя себя бессильной, мама отступается от меня... Сходил я с Галей и на оперный спектакль. Смотрели «Кармен». Опера мне понравилась больше, чем балет. Но скоро исчезла моя подружка. Кончились веселые вечера, умолк­ ло пианино, балерины уехали, и девочку в белой шубке увезли. Дом по­ мрачнел. И даже пышные тополя возле него почему-то засохли. Но я еще не раз подходил к его окнам. В них мелькали незнакомые лица. Грустно, скучно становилось мне, и я плелся в школу, чувствуя себя одиноким и вроде бы кем-то обманутым. Даже плакать хотелось... Когда учился в третьем классе, я решил стать певцом. Я ненавидел сырые яйца, а тут вдруг принялся пить их для голоса. Я морщился, плевался, стонал, меня тошнило, но я упорно, героически пил их. А потом во дворе «развивал» голос: зажмуривая, с упоением вопил страстные романсы, а особенно свою любимую арию «Куда, куда вы удалились». Слух у меня был скверный, и я немилосердно перевирал мотив. Выведенные из себя соседи сыпали на мою голову проклятья. Но я все выносил, я твердо решил стать певцом. Однажды по радио объявили о приеме в балетную студию. Я вспом­ нил сцену, ложу, зал, Галю, «Лебединое озеро». И понял, что мое место не в опере, а в балете. Я видел себя на сцене с моей маленькой балери­ ной. Она танцевала Одетту, а я... Я плохо спал, в школу ходил с неохотой. Сцена! Сцена манила и тревожила. В назначенный день я заявился в Рабочий дворец. Возле закрытых касс висели пестрые афиши. «Паяцы», «Пиковая дама», «Бенефис А. Е. Замятина — баритон»,— читал я, переходя от афиши к афише. В огромном трюмо, возле множества пустых вешалок за барьером, я увидел мальчишку в старенькой шапке, в шубенке, в разбитых вален­ ках. Темные глаза смотрели по-зверушечьи сторожко, широкий нос как бы ко всему принюхивался. Обветренные, шершавые губы, глубокие ямки на подбородке и на щеке, красной от мороза. Сначала я даже не узнал себя в этом напряженном мальчишке, в любую минуту готовом дать стрекача. — Тебе чего? — вдруг прогремело над моей головой. Я сжался, про­ шептал: — Студия в Сибгосоцере... Балет... — Ишь ты, артист! Шагай туда,— и швейцар величественно повел рукой в сторону большущих дверей. Я обалдел, попав в комнату, полную парней и мальчишек в одних трусах. Здесь шел медицинский осмотр будущих студийцев. Раздеваясь, я увидел знакомого врача. Как-то делая с Ромкой сальто с крыши, я перелетел через сугроб и шмякнулся спиной на тротуар. У меня что-то случилось с почками, от­ бил их, что ли. И этот врач с красивой черной бородой лечил меня. 56