Сибирские огни, 1967, № 6

— Ох, Парунья, и язык же у тебя, прости господи, что помело! Та­ кое мелет иногда, что просто уши вянут Да разве можно так о боге? Сдурела ты? Ведь он, милостивец наш, все видит и все слышит. Нака­ жет он тебя, толстомясую! — Ну-у, будь ты неладная, начала запугивать! А я вот, грешным делом, в комсомол хочу записаться вместе с Шуркой,— тетя Парасковья подмигивает мне, и мы с ней смеемся. Я помню, как она, приезжая из деревни, прямо с порога кричала сестрам: — Ну, как вы, богомолки, поживаете? Все поклоны бьете? Моя мать и тетя Маша начинали возмущенно стыдить ее, ругать, а она, заразительно смеясь, вытряхивала из домотканого мешка дере­ венские гостинцы. Из деревни она приезжала в санях, сама правила Пегашкой, сама запрягала и распрягала его. И всегда привозила мне стылую горбушку. «Это заяц тебе послал!» Заячий хлеб был твердый, стучал, как деревян­ ный, и пах стужей, мешком и сеном. От его стылости ныли зубы... Вечером подкатывают к воротам сани, забросанные комками снега из-под копыт, и раздается хриплый, грозный крик: — Авдотья! Кляча! — Опять нажрался, залил глаза,— мать побледнела. Она распахивает ворота, и отец в полушубке, в истрепанной дохе из разноцветных собачьих шкур, с кнутом за голенищем валенка, вка­ тывает на двор. Загнанный Гнедко взмок, он дымится, тяжело поводит боками. — Ты что, оглохла, что ли, раззява?! — орет отец.— Распустил я тебе вожжи! Ему хотелось, чтобы, едва он подкатит, все высыпали из дома, встречая его с поклонами, а он бы, владыка, всеми повелевал, куражился. Я помню, как он садился на кровать, упирался руками и протягивал ногу, а мать, встав на одно колено, тянула, дергала туго сидящий са­ пог, едва снимала его. Он хотел, чтобы все отдавали ему заработанные деноги. И вдруг — неповиновение! Сын и дочери деньги отдают матери, отец для них ничто, и думают, и живут они по-своему. Это приводило в ярость. Отец принимается распрягать лошадь, но она «то-то уросит. В бессмысленной злобе он пинает ее в живот, хлещет бичом. Наконец, схватив деревянную лопату, начинает бить по спине. Лошадь шарахается в сугробы, запутывается в сбруе. Отец бьет ее жестоко и часто, будто не она кормит его. — Да ты что, сдурел?! — кричит мать,— Ведь порешишь лошаденку! — А ты ее заработала, попова угодница?! — ревет отец и с лопатой бросается на мать. Она — в дом, он — за ней. — Не тронь! — кричит Шура, выскакивая на кухню. За ним выбегает Алексей, я, Мария, Нина. •— Прекрати сейчас же! — приказывает Шура. Отец растерялся от такой дерзости. — Ты это на кого зевлаешь? Ты на кого глотку дерешь, комсомо­ лия краснохвостая?! Больно уросливый стал! Я тебя сейчас объезжу! Отец бросается к Шуре. Тогда мы, по знаку Шуры, валим его на кровать, связываем ему ру­ ки и ноги полотенцами. Он рвется из пут. — Расшибу! — Так всегда будет,— предупреждает его Шура,— Если ты хоть 46