Сибирские огни, 1967, № 6

носится тихий стон: у матери болят распухшие руки. Там комната се­ стер. Там же с ними и мать. Отец спит внизу в кухне. К нам, наверх, он почти не поднимается. Тоненько, по-щенячьи, скулит-плачет во сне Алешка. Наверное, ему снится драка. — А зачем он пьет? И дерется... Все разбивает... А маму он как...— не унимаюсь я. — Разнузданность! — твердо говорит Шура.— Можно всякие там оправдания придумать. А я не хочу. Батя — не дурак. И не больной. Он понимает, что плохо, а что хорошо. А раз понимаешь, так умей обузды­ вать свою натуру. Не хочет... Ничего, заставим... Хватит — потерпели! — Это уже Шура не размышляет вслух, а прямо говорит отцу. Мать в другой комнате шепчет: «Гоподи! Пощади рабу твою, защи­ ти ее, не отвергни от лица своего...» И снова тихо-тихо. Только похру­ стывают лучинки под кошкой. Мне хочется сказать Шуре, что я люблю его, что он у нас в доме лучше всех, но я стесняюсь и не могу этого сказать. — Тебе совсем не больно? — снова спрашиваю я. — Нет... Уже нет! — А чего у тебя рука с папиросой трясется? — Так... Ерунда на постном масле... — А ты не будешь пить водку? — Нет, Муромец,— почти клянется Шура. — Никогда-никогда? — Никогда. — Не пей. Ладно? — упрашиваю я. — Ну-ну, ладно-ладно... Чего тебе взбрело в голову? Не беспокойся! Скоро все наладится. А ты, главное — учись. И все будет, как надо. Спи, Муромец. Поздно.— И он сует голову под подушку. Мне хочется перескочить к нему в кровать, уткнуться носом в его спину, но в нашем доме не принято лизаться. Мы все грубоваты. Мы стесняемся даже малейшего проявления нежности. Маму все любят, но никто еще не сказал ей об этом, не приласкал ее. Даже Шура. Он лю­ бовь свою высказывает не словом, а делом. И мама хорошо понимает его. Чувствую и я, что Шура меня любит. Почему он ни с кем так много не говорит, как со мной? Наверное, мучило его одиночество, вот он и выбирал меня в со­ беседники... Б У Н Т Утро. Несутся снежные вихри. Заборы, дома, окна, все залеплено снегом, все пушисто. Снежные волны катятся через город. Я в кухне вожусь с санками, привязываю веревку. У отца трещит голова с похмелья. Он навертывает на ноги портян­ ки. Мутными глазами следит за матерью. Все раздражает его, зсе, ка­ жется, она делает не так. И ведро поставила на дороге, и полотенце не там повесила, и шевелится кое-как. Хотелось, видно, поругаться, душу отвести. — Ведро-то убери! Расставила... Войдут и опрокинут... Изомнут ведришко! Покупать-то не на что,— натянул валенки, просушенные на печи. Задники у них обшиты кожей. Серые голяшки в коричневых пят­ нах, валенки подпалились на горячей плите.— Работаю на вас, чертей, 43