Сибирские огни, 1967, № 6

оторванные штанины, брючишки, сшитые из лоскутьев, тряпки. Мате­ рясь, он швыряет покупку под забор. На толкучке обманывали по-всякому. Сторгует баба пушистую оренбургскую шаль, на ее глазах завер­ нут эту шаль в бумагу, веревочкой перевяжут. Придет баба домой, глядь, а в пакете дырявый мешок. Прямо на виду, за столиками сидят шулеры, заманивают простаков играть в наперстки, в ремни, в веревочку, в двадцать одно. Шумит толпа, гадают цыганки, фотографы, накрывшись черными платками, наводят свои «пушки» на клиентов. Сидит мужик на фоне дворца, среди озера с лебедями, сидит ока­ менев, выпучив глаза, положив ногу на ногу. Усы растопырены, на ко­ лене мосластая ручища с незажженной папиросой, на плечо улеглась луна, из-под стула выглядывает белый лебедь. Заборы увешаны этими прельстительными «фонами» с дворцами, розами, кипарисами и даже бушующими морями. Среди толпы мальчишки таскают ведра с водой. Я вижу и нашего Алешку. Он бойко кричит: — Кому воды, холодной воды! Копейка кружка, налетай старушка, тащися дед, отказа нет! Учился Алешка плохо, не помогали ни уговоры матери, ни вожжи отца, полосовавшие его спину. Вместо школы, он уходил с приятелями кататься на санках или на коньках. Летом бегал по Красному проспек­ ту, продавал газеты, сидел в саду Альгамбра или у Интимного театра и отбивал по ящичку щетками лихую дробь, зазывая щеголей чистить ботинки. Несколько раз удирал из дому. Однажды милиция доставила его аж из Москвы. Отец бил его нещадно, а Алешка только зубы скалил, как волчо­ нок. Он вообще был какой-то дикий, неприрученный. Вскочив утром с постели, он торопливо запихивал в рот то, что давала мать, проглатывал почти не жуя и незаметно исчезал на весь день, а то и на два, на три. Являлся он домой взъерошенный, в синя­ ках, в ссадинах, обгорелый на солнце, с разодранной рубахой. — В гроб ты меня вгонишь,— плакала мать. А он кое-как умывался, жадно поглощал все, что попадалось из еды и, чуть отдохнув, уже начинал мотаться из угла в угол, как в клет­ ке, не зная, чем заняться, и думая только о том, чтобы снова улизнуть на волю. Какое-то нетерпение грызло его, гнало бог весть куда. Он никогда не играл со мной, и мне было возле него неуютно, тре­ вожно. Я все ожидал от него какую-нибудь дикую выходку. Вот и сейчас он делает вид, что не приметил меня. Проходит мимо, кричит: — Кому воды, холодной воды! Со всех сторон несется: — Тувалетное мыло! — Шелковое кашне! — Дорого просите! —- А на базаре два дурака: один просит, другой дает! — Туфли «Джимми»! — Кустюм! Кустюм! — Раскошеливайся! Дешевше пареной репы!.. Наконец Солдатов уходит. Я шмыгаю в магазин. Санька, зыркнув по сторонам вороватыми глазами, сует мне туго спрессованный комок замасленных денег. Вечером он осторожно раздирает комок на отдель­ ные бумажки, пересчитывает деньги, строго спрашивает; 32