Сибирские огни, 1967, № 6

— Ишь, расхудым тебя не знать,— тихонько смеясь, ворчит он в усы и крутит головой.— Сроду не видал еще такого! А стена ливня уже откатилась, и дьявольская пальба и трескотня беснуются в дальних гулких рощах. Из нашего зеленого воза вода течет, как из решета, шелково лос­ нится Гнедко, от мокрой дуги, хомута, оглобель поднимается легонь­ кий пар. Снимаю рубаху, сую ее за веревку, перетягивающую воз, остаюсь в одних трусах. Во всех впадинках, в заросших колеях сверкает из тра­ вы вода. Она теплая, босым ногам приятно хлюпать в искристых, тра­ вянистых лужах. Попадая между пальцами ног, трава обрывается. Я так и иду с зелеными пучками на ногах. А солнце уже совсем легло на землю, лучится нам в лицо... Город нас встречает сухими, горячими улицами — ливень прошел стороной. Уже смеркается, когда мы распахиваем ворота. Я беру в кухне кринку с молоком, горбушку хлеба и поднимаюсь но лестнице через люк наверх. Шура лежит, курит, о чем-то думает. А сумерки все сгущаются. Я сажусь на свою кровать, чувствуя себя усталым и в то же время лег­ ким, как перышко. Отхлебываю из кринки. Молоко очень холодное, мать только что принесла его из погреба. Ставлю кринку на пол, откусы­ ваю от горбушки с корочкой в муке, кладу ее на кровать, опять беру обеими руками тяжелую кринку, а сам жалуюсь Шуре, что так со мной и не случилось ничего особенного в этот самый длинный день в году. Шура смеется, тоже садится на своей кровати, выбрасывает в от­ крытое окно окурок. — А ну рассказывай, что видел, что делал? Он отламывает кусочек от моей горбушки, нюхает — испеченный мамой хлеб пахнет очень вкусно,— тянется к кринке. Я рассказываю и рассказываю. Когда же откусываю от горбушки, я начинаю бубнить. — Прожуй,— останавливает Шура. Наконец я так увлекаюсь рассказом, что то и дело захлебываюсь молоком Шура смеется. — Все,— заканчиваю я.— Сам видишь, ничего не произошло. — Ничего, говоришь, не произошло? — серьезно спрашивает Шу­ ра.— А знаешь, что произошло? Ты был сегодня счастливым. Я от удивления чуть не опрокидываю на полу кринку. — Эх, Муромец, ничего ты еще не смыслишь! Вырастешь — поймешь. И вдруг сумрачная комната будто вспыхивает. Некоторое время мы сидим ошеломленные. В открытый люк доносится вопль Алешки, восклицания Марии, мамы. В комнатах, в кухне горят лампочки. С не­ привычки они кажутся очень яркими, праздничными. На подоконниках сиротливо, грустно стоят жестяные лампы с за­ копченными стеклами. В окнах совсем почернело. Все собираемся в кухне возле самовара. Это редкость в нашей разобщенной семье. Не хватает только Нины, она на дежурстве. На столе посвистывает медный самовар, в дырку вырываются клу­ бочки пара, будто из крошечной трубы идет дымок. Мария вышивает, натянув салфетку на круглые пяльцы. Отец читает газету, ничему в ней не веря. Вокруг него плавают клубы густого, махорочного дыма. 27