Сибирские огни, 1967, № 6
Бесимся, как обезьяны, как черти, переполненные радостью и лико ванием. Мы чувствуем, что это стоит последняя, прощальная теплынь и сушь перед угрюмым ненастьем с дождями и грязью. И взрослые это тоже чувствуют, и поэтому бродят по улице, сидят на лавочках, на кры лечках, и всем эта ночь мила, и все не могут надышаться запахом опав шей листвы. Набегавшись, мы усаживаемся на мягкую землю среди огорода под самой луной и начинаем рассказывать страшные истории. — А то еще вокруг деревни бродила баба в белой рубахе, ловила людей и катала их по земле,— таинственно шепчет Быча.— А то вдруг обратится в свинью или в корову! — Брехня! Бабушкины сказки! — прерываю я, а сам озираюсь по сторонам. — Да! Брехня! Чего ты еще! — сердится Быча.— Я сам раз видел! — Треплешься! — Чего еще треплешься! Раз говорю, значит правда! Петька смотрит на нас, будто слышит и что-то понимает. Он улы бается, обнажая сверкающие зубы, и глаза и рот его полны луной... В углах у нас висели иконы, горела лампадка. Мать беззаветно ве рила в справедливого, доброго бога. Она прибегала к нему и в радости, и в горе потому, что больше не к кому было прибегнуть. Когда подросли, мы уговаривали мать уйти от отца, но она смирен но убеждала нас: — Терпите, молитесь! Господь не оставит нас. На него надейтесь. Он все видит, милостивец наш... Все в руках божьих... Со смирением нужно жить... После очередного буйства отца, мать крестилась и покорно го ворила: — Видно, богу так угодно. Это он испытание послал за грехи мои! — Но нужно же, что-то делать,— убеждал ее Шура.— Нельзя так жить! Одно время жили у нас на квартире монашки в черных одеждах и платках. Звали их мать Людмила и мать Анастасия. Они стегали одеяла. В верхнем этаже во всю комнату натягивался на пялы малиновый или золотистый сатин, на него ровным слоем укладывалась вата, ее по крывали мерцающим голубым или зеленым атласом. Сестра моя Нина мелом чертила на нем замысловатый рисунок из квадратиков, кружков, волнистых линий. А потом монашки садились за пялы и, напевая хи лыми голосишками молитвы, начинали по этим рисункам стегать наряд ное одеялише для какой-нибудь «барыни». Обыкновенно заказчицами были жены докторов, инженеров, нэпманов. Религии в нашей семье поддалась только одна Нина, странная, мол чаливая, светловолосая девушка. По метрикам она была Антониной, но все звали ее Ниной. Она работала сиделкой в роддоме. А свободное время проводила в церкви или у монашек. Ездила Нина в монастыри, побывала в глухих вятских лесах, где в старину жил святой Серафим Саровский, привезла оттуда икону: седой, немощный старикашка в рясе кормит из рук огромштго медведя. Я никогда не слышал, чтобы Нина смеялась. Даже улыбки ее не помню. А ей было тогда лет двадцать. До школы меня тоже часто таскали в церковь, но мне было невы носимо торчать в ней по нескольку часов, становиться на колени, под 14
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2