Сибирские огни, 1967, № 6

Окна первого этажа над самой землей, и я вижу и слышу, как отец, выкрикивая ругательства, хватает с подоконников горшки с цветами и гвоздит ими в люк. По лестнице сыплется земля, глиняные осколки, обрывки цветов. Отец уже разорвал на себе рубаху. Он до пояса голый, весь в ка­ тающихся шарах мускулов. Волосы, борода, усы его взлохмачены. Что с мамой? Неужели опять избил? А может, и убил? Меня всего трясет. Я крадусь к дверям. Одни двери ведут в первый этаж, другие — во второй. Как только я подхожу к дверям, ведущим наверх, грохот прекра­ щается, и я слышу рядом, за вторыми дверями, хриплое дыхание, со­ пение... Отец заметил меня в окно и, выскочив в сенки, ждет, когда мать откроет дверь. От этого шумного дыхания становится так страшно, что я броса­ юсь вон со двора. Рыжий закат уже погас, только едва тлеет в темноте оранжевая щель над самой землей. Брат Алешка увидел меня, открыл окно, и я по водосточной трубе взбираюсь на второй этаж. Тускло горит керосиновая лампа. Все бледные, перепуганные. У мамы лицо в синяках, в крови, пла­ тье на ней разорвано. Она крестится и выкрикивает: — Господи, за что ты меня покарал?! Чем я согрешила больше других перед тобой?! Хоть бы ты прибрал его, господи, ради детей моих! За что такие истязания? Ведь я руки наложу на себя из-за него, иро­ д а !— Мама рыдает, а мои сестры Нина и Мария уговаривают ее. На крышку люка сдвинули тяжелый сундук, чтобы отец не смог от­ крыть его снизу. Шура и Алешка лежат на полу и в щель стараются разглядеть, что делает отец. Мне страшно, тоскливо. Я жмусь в углу. А внизу гремит, грохочет. Звенят выбиваемые окна. — Подожгу, богомолка! — орет отец.— Лижешь кресты своим по­ пам! Мой хлеб жрете, дармоеды! Всех порублю! Ночь. Моросит дождь. Плещется в водосточных трубах. Ни огонь­ ка. И в этом мраке буйствует громила. И мать взывает к богу, вымали­ вает у него смерти... И так в неделю раз, а то и два. Перед каждым буйством отца я видел один и тот же сон. Будто я в темноте качусь куда-то вниз. Весь этот сон состоял из ощущения, как я качусь все быстрей и быстрей по какой-то шершавой крутизне. От это­ го скольжения мне становилось все страшнее, страшнее, и, наконец, я просыпался. Сердце колотилось вовсю. Я уже знал: в этот день будет погром. И никогда не ошибался... Отец колобродил долго. Наконец затих, должно быть уснул. Я от­ крыл окно во двор, осторожно высунулся. Непроглядная ночь. Таясь во мраке, пугливо шепчется легкий, неви­ димый дождик. Он шепчется иа крыше, в подсолнухах, в тополях, на улице, во всем безмолвном городе. Шепчется, шуршит, шелестит, шушу­ кается, пугливо затихает. И снова принимается еле-еле стрекотать по окнам, будто кто-то осторожно, легонько бросает в них просо. — Спите, спите,— шепчет мать... После такого дебоша отец обыкновенно встает раньше всех. Ему трудно встречаться с нами. Он выводит из конюшни смирного Гнедка на длинном поводу. Мне всегда бывало жутковато, когда большое, громоздкое животное вали­ лось на землю и начинало кататься. 9