Сибирские огни, 1967, № 6

мастерской доносилось пение. Такой красивой песни мне еще не дово­ дилось слышать. Словно очарованные, слушали мы ее с матерью и сестрами. Разумеется, при этом мы вспоминали отца. «Если он попалч к таким людям, то ему хорошо»,— говорила мать. Отец писал нам, что неплохо устроидся, однако мать, а вместе с нею и мы, дети, до при­ хода русских пленных не очень-то этому верили. Русские солдаты приблизили*к нам не только страну, где находился отец, но, казалось, Привели и его самого. Поэтому мать горевала, слыша, как часовые кричат на пленных, и видя, как они гонят их на рассвете на работу к помещикам и богатым крестьянам, сбрасывая с нар даже больных. Мне казалось само собой разумеющимся, когда мама относила хворому солдату, оставшемуся лежать дома, крынку молока, хотя это молоко было единственным, что мы могли продать... Вскоре пленные стали подзывать меня и обеих моих сестер. Входить в мастерскую мы не могли, но зато встречались с ними в саду за домом, где по воскре­ сеньям они проветривали тюфяки, латали одежду и чинили обувь. Сест­ ры их боялись, а я подходил охотно. Вот так постепенно я и выучился немного по-русски, начал даже читать. Однажды, вернувшись из школы, я услышал в мастерской крин матери. Мгновенно я оказался в дверях. Сперва я увидел русского в кальсонах и нижней рубахе, привязанного к железной балке под по­ толком. Он болтался как пустой мешок, повешенный на сук. Возле стоял фельдфебель, самый страшный из всех охранников. Мама, блед­ ная как смерть, махала на него руками и кричала: — В моем доме вы этого делать не будете! Отвяжите его! С моим мужем в России хорошо обращаются, а вы мучаете русских! Сейчас же отвяжите его! f Фельдфебель тоже размахивал руками и, покраснев как вареный рак, вопил, что это не ее дело — мало ли что происходит в русском ла­ гере, она не имеет права вообще сюда заходить, а тем более вмеши­ ваться в военные дела. Пусть она немедленно убирается или он ее ?оже подвесит. Он снял даже винтовку с плеча. Мама не испугалась. — Это мой дом! — в исступлении кричала она.— Мы с мужем на свои кровные сбережения купили его и переделали в мастерскую, а не в каторжную тюрьму! Развяжите этого человека или я сама его развяжу! Она подошла вплотную к русскому, фельдфебель замахнулся на нее и приставил к груди штык. — Hinaus! Aber schnell!1 >— заревел он. Я кинулся к маме. — Мама, мама! Она обняла и прижала меня к себе, но не сделала ни шагу назад, — Нет! — Мне никогда в жизни не доводилось слышать такого крика из ее уст.— Я никуда не пойду, пока ты его не отвяжешь. Тут я хозяйка! Я сдала Вам в аренду помещение, чтобы у пленных была крыша над головой, а не для того, чтобы вы* их тут вешали! Немедлен­ но отвяжи его! К моему изумлению винтовка опустилась, фельдфебель продолжал разоряться, однако подошел к пленному и отвязал его. — Спасибо, спасибо, барышня,— твердил пленный, бледный и то­ щий, как Христос на распятии в нашей кладбищенской церкви. Мама еще раз погрозила фельдфебелю, схватила меня за руку и 1 Прочь! Убирайся скорее! (нем.). 106